Красный сфинкс

Прашкевич Геннадий

В 1968 году появился роман «В простор планетный».

Сам Абрам Рувимович не считал эту книгу удачной, но И. А. Ефремов очень хвалил роман за «динамическую конструкцию», и за то, что «роман представляет собой научную фантастику в ее классическом, наиболее любимом мною виде утопии, пронизанной верой в светлое будущее человечества». В предисловии к роману Ефремов писал: «Множество научно-фантастических „предупреждений“, иногда не совсем верно называемых антиутопиями, появилось за последние двадцать лет в зарубежной литературе и оттуда повлияло и на советскую фантастику. Естественно, что люди, не подготовленные философски или мало образованные исторически, не владеющие диалектическим методом мышления, постоянно впадают в тупики, которыми так изобилует однолинейное формальное мышление. Однако литература страны, первой из всех идущей путями научного социализма, должна обладать более далеким

видением будущего и верить в неизбежную преодолимость великих затруднений исторического развития. Поэтому мне думается, что типичными для советской научной фантастики будут произведения оптимистические, убеждающие в торжестве разума и гуманизма, верящие в естественность доброго в человеке».

Герои романа: «…бенгалец Шотиш Дотто, подтянутый, сухощавый. Рядом с Жаном (Тэном, – начальником экспедиции, – Г.П.) Ванда Апресян, невысокая блондинка, с быстрыми, даже порывистыми движениями, стремительной речью и пришептывающим, но приятного, бархатистого тембра голосом. А там – самая крайняя – Герда Лагерлеф. Она вулканолог. Жан рад, что Герда здесь, ему было приятно, когда он узнал, что она летит с ним в одном корабле. Это невысокая полная девушка, со слегка переваливающейся походкой и немного запинающейся иногда речью (особенно когда волнуется), кажется ему ближе других спутников, может быть потому, что ему уже довелось на Земле работать и учиться у Мерсье вместе с ней. Ему кажется – она больше, чем кто другой, связывает его с родной планетой. Люди разных национальностей прибыли сюда (на Венеру, – Г.П.), и будь это в двадцатом, скажем, веке, пожалуй, не обошлось бы без переводчиков. Но теперь, когда каждый владеет по меньшей мере четырьмя-пятью языками…»

Конечно, роман патетичен.

Он изобилует многочисленными риторическими отступлениями.

Это не просто полет на Венеру, это еще и история любви. «Трагедия неразделенной любви на протяжении всей истории человечества была одним из самых тяжких несчастий, – можно прочесть в романе. – С нею ничего не сделаешь. Самые сильные чувства не поддаются контролю. Счастливо человечество в целом: оно идет вперед и вперед. Счастье – в движении. В движении человечества есть и падения, и взлеты, но в целом путь его – вперед и вверх!»

В феврале 1993 года я навестил Абрама Рувимовича в его московской квартире на Полтавской улице (за стадионом «Динамо»). Через день (11 февраля) писателю исполнялось сто лет. Он неважно слышал, маленький аккуратный старичок в большом кресле, правда, без жестяной слуховой трубы Циолковского, как можно было ожидать. Он был в добром здравии и в ясном уме. Его распирало любопытство. Он спрашивал неожиданно: а как это радиоволны проходят сквозь стены? Или вспоминал какое-то свое давнее стихотворение. Или начинал ругать молодых неизвестных авторов. Приходят, говорил он, представляются писателями и издателями, берут под честное слово старую редкую книгу и исчезают. По неведомой ассоциации вспомнил некую сотрудницу журнала «Революция и культура». В тридцатые годы эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски жаловалась на жизнь. Будучи человеком небогатым, Палей сотрудницу жалел. Да и как не жалеть? Сырая комнатенка… Одиночество… Безденежье… Даже личную пишущую машинку не может продать: профсоюз запрещает – орудие труда… Фамилия Алилуева ни о чем не говорила Абраму Рувимовичу, и он был потрясен сообщениями о смерти столь хорошо знакомой ему сотрудницы…

«Аделина Адалис? – переспрашивал Абрам Рувимович. – Ну как же, знал, знал! Любимым словом этой поэтессы было – вредительство… Астроном Леверье? Еще бы! Это же по его просьбе безымянный прежде цветок назвали гортензией, – в честь его любимой, кстати, уже через год наставившей ему рога… Книги? Ну как же, без книг нельзя! Фантасты, говорящие об исчезновении, о смерти книг, не правы – обыкновенные книги переживут века, войдут в далекое будущее… Вы покупаете книги или предпочитаете работать в библиотеках? – жадно спрашивал он. – А письма друзей и коллег храните? Делаете специальные выписки? Я, например, – похвастался Абрам Рувимович, – в молодости составлял картотеку для самого Венгерова!»

Впрочем, все это были подступы. Главный вопрос Абрам Рувимович задал неожиданно. «Говорите, прилетели в Москву из Новосибирска? А вот каким все же образом летают самолеты? Как они, такие тяжелые, огромные, держатся в воздухе? – Абрам Рувимович даже встопорщил белесые узкие бровки: – Сколько часов, вы говорите, летит самолет в Москву из Новосибирска? Четыре?»

И задумался. Что-то бушевало в глубинах души старого фантаста. Отвлекаясь, как бы подавляя сложные мысли, рассказал, как знаменитый советский

поэт-песенник стащил несколько строк из его стихотворения, опубликованного еще в дореволюционном ежемесячнике «Свободный журнал». У Палея было: «Город замер в сонной дымке, гаснет зарево зари, и на ножке-невидимке блещут бусы-фонари…» А у Лебедева-Кумача: «Вечер реет в белой дымке в ярком зареве зари, и на ножке-невидимке блещут бусы-фонари…» Разумеется, учинился скандал, известную песню с той поры поют совсем иначе: «День уходит, и прохлада освежает и бодрит, отдохнувши от парада, город праздничный гудит…» Странно, что сам Абрам Рувимович написал в своих воспоминаниях: «Когда знаменитый поэт Федор Сологуб председательствовал на каком-то собрании поэтов, молодые люди читали стихи, общим и главным недостатком которых была подражательность… Участники обсуждения указывали на это… Но в своем заключительном слове Сологуб сказал, что однажды придет такой поэт, который ограбит всех своих предшественников, и это будет великий поэт… Мысль Сологуба ясна: подлинный поэт не пренебрегает творческим наследием предшественников, он использует его, переплавит в своем творческом горне и создаст произведения, отличающиеся яркой поэтической самобытностью…»

Что чувствует человек, проживший на свете более ста лет?

Только ли бремя огромных потерь, фантастически бесконечных потерь?

«В нашей жизни, – сказал Абрам Рувимович журналистке М. Ремизовой, – больше всего приходится чувствовать то, что чувствовала Юлия Друнина перед своим уходом, то есть безнадежность. Я бы не сказал, что все безнадежно, но дело в том, что, как сказал Некрасов, „жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе“. В плане частном, личном – вспоминаешь, передумываешь, что сделал в своей жизни, и очень хотелось бы переделать все по-другому».

Когда я уходил, Абрам Рувимович приподнялся в кресле.

Он сиял. Он светился изнутри. Его страшно интересовало будущее.

Может, все свои сто долгих и интересных лет он и прожил ради этого своего коронного вопроса. «Сколько, сколько, молодой человек, вы там говорили, летит самолет из Новосибирска в Москву? Четыре часа! Целых четыре часа?» И, замечательно выдержав паузу, выдохнул с восторгом истинного провидца: «Попомните мои слова, молодой человек! Когда-нибудь они будут летать еще быстрее!»

Умер А. Р. Палей в Москве 11 января 1995 года.

ГРИГОРИЙ БОРИСОВИЧ АДАМОВ

(ГИБС)

Родился 6 (18) мая 1886 года в Херсоне.

Был седьмым ребенком в семье скромного деревообделочника.

Григорию Гибсу не удалось окончить гимназию, – из предпоследнего класса его исключили, поскольку родители не смогли вовремя оплатить учение. Пятнадцатилетним подростком будущий писатель (впоследствии он писал под псевдонимами Г. Адамов или Гр. Адамов) попал в кружок революционной молодежи, затем в херсонскую организацию большевиков. Хранил нелегальную литературу, выполнял поручения партийного комитета, агитировал в рабочих кружках. После революции активно занимался журналистикой.

«…внимательно следил за новыми открытиями советских ученых, – вспоминала о нем М. Поступальская. – Встречаясь с друзьями, едва успев поздороваться, спрашивал: „Новая домна задута, слышали?… О Магнитке читали? Здорово, а?… Что вы о наших физиках знаете? Вот молодцы!“ Широкие и разнообразные интересы были у этого приветливого и бодрого человека. Адамов казался беспечным весельчаком, однако с огромной серьезностью относился к писательскому труду. Он выглядел очень здоровым, но был тяжело болен; представлялся людям счастливым, а жизнь его складывалась вовсе не легко и не просто. Когда-то родные и друзья были уверены, что способный молодой человек сумеет сдать экзамены в гимназию экстерном, получит аттестат зрелости, станет врачом. Однако все сложилась иначе. Весной 1906 года жандармы выследили молодого агитатора. Адамов был арестован и выслан в Архангельскую губернию. А затем – смелый побег, скитания по лесам, многие версты, пройденные пешком, и ночной поезд а Петербург, на секунду остановившийся у глухого полустанка. Григорий Борисович бежал вместе с товарищем, у которого находились документы обоих беглецов, деньги и петербургские явки-адреса. Выйдя на одной из станций, Адамов отстал от поезда. Пришлось „зайцем“ добираться до столицы. Очутившись впервые в огромном незнакомом городе, не зная, куда идти без денег, юноша оторопело бродил по шумным улицам. К вечеру он совсем ослабел от голода и пришел в отчаяние, как вдруг кто-то горячо обнял его. Оказалось, что товарищ Адамова, беспокоясь о его судьбе, тоже бродил по городу, отыскивая своего спутника в привокзальных районах…