Красный сфинкс

Прашкевич Геннадий

«Просто смешно, – писал Ник. Шпанов о своем герое, – как мало Андрей знает о собственном теле по сравнению с тем, как точно его знание металлического чудовища. – (Речь идет о самолете нового типа, – Г. П.) – Тупорылый, со скошенным лбом, «МАК» некрасив. Едва намеченные, словно недоразвитые, отростки крыльев не внушают доверия. Трудно представить, что на этих тонких, как бритва, плавниках на грани атмосферы может держаться самолет. Глаз летчика, десятилетиями воспитывавшийся на стройности плавных форм, с неудовольствием задерживается на всем угловатом, что торчит из корпуса «МАКа». Профили крыла, элеронов, хвостового оперения кажутся повернутыми задом наперед. Их обрубленные консоли возбуждают сомнение в естественности конструкции, смахивающей на человека со ступнями, повернутыми пальцами назад. Летчик не сразу свыкается с тем, что аэродинамика гиперзвукового полета за пределами плотной атмосферы опрокинула традиционные представления

от устойчивости и управляемости. Угловатый подфюзеляжный киль окончательно лишает машину привычной стройности. Куцая стальная лыжа, не подобранная внутрь фюзеляжа, торчит, как хвост доисторического ящера, возвращает мысль в глубину веков. Лыжи, необходимые далеким предкам «МАКа» чтобы, не капотируя, ползать по земле, и потом отмершие из-за полной ненужности, вдруг снова стали нужны, как внезапно отросший атавистический придаток. Старики помнят пращура «МАКа» «Авро», бегавшего по аэродрому с выставленной впереди антикапотажной лыжей, похожий на неуклюжий суповой черпак».

К сожалению, Ник. Шпанов отличался не только точностью.

Я помню, с каким изумлением вчитывался в странички повести «Старая тетрадь».

«Люлька отделилась от корабля (речь идет о дирижабле, зависшем в воздухе в районе Северного полюса, – Г.П.) и, слабо вздрагивая, углубилась в гущу тумана. Я не ощущал ни холода, ни сырости. Туман как туман. Как в Лондоне или в Осло. Прошло около пяти минут. По скорости движения люльки я полагал, что нахожусь уже на высоте не более пятидесяти метров. В этот момент я вовсе не размышлял о величественности событий, а только беспокойно следил за вибрирующим тросом, на котором висела люлька. Это довольно неприятно – спускаться в непроглядной мгле с высоты двухсот метров на неисследованную точку арктических просторов. Честное слово, еще никогда в жизни, даже странствуя по снежной пустыне Свальбарда, я не чувствовал себя таким одиноким. Каждый миг я ожидал появления внизу ослепительно белой поверхности льда.

Туман редел, но льда не было и в помине. Еще через одну тревожную минуту я, наконец, понял, почему до сих пор не вижу льда: я спускался прямо на темную поверхность гладкого, словно отполированного, моря. Да, да… Я немедленно вызвал дирижабль и передал Амундсену о том, что увидел. Выключив аппарат, я снова взглянул вниз. До воды было еще далеко. А между тем мне казалось, что по сторонам темная стена той же самой блестящей, как змеиная кожа, воды уже поднимается выше меня.

В чем дело?

Я закрыл на мгновение глаза.

Открыл вновь. Нет, это не обман зрения…

Вокруг меня, полого возвышаясь, в виде гигантской воронки вздымалась темная масса воды. Теперь ее странное поблескивание было гораздо ближе. Кругом и вверху. Насколько хватал глаз, вода вовсе не была неподвижной, как это мне показалось сначала: наоборот, она находилась в непрерывном и быстром движении. Я начинал испытывать неприятное головокружение. Но я продолжал вглядываться в то, что было подо мной и не только в глубине водоворота, имевшего вид огромной бездонной воронки… кругом, куда только ни падал взгляд, громоздились бешено крутившиеся бревна, доски, обломки. Я отлично помню, что мое внимание привлекло то обстоятельство, что, несмотря на постоянное движение и трение друг о друга, эти бревна и доски не только не были расщеплены, а были даже совершенно обомшелыми, словно веками спокойно лежали в воде. Немного освоившись с грохочущим вихрем, я разглядел там огромное количество корабельных снастей. Вокруг меня непрерывной вереницей неслись, плясали, кувыркались, погружались в воду и снова всплывали мачты, реи, куски бортов, переборки, двери. Шорох трущихся друг о друга обломков вокруг меня сделался пронзительным, все заглушающим, как голос недр. Теперь я уже не различал верхнего края воронки, на дно которой спускался. Я был поглощен жадной утробой взбесившегося океана. И вдруг среди хаоса крутящихся досок я увидел блеск большой медной надписи в лапах такого же медного английского льва: «Террор». А через минуту мимо меня пронеслось большое бревно с медным словом на боку: «Жаннета» (Корабли полярных экспедиций, исчезнувшие когда-то в Арктике, – Г.П.) И я, содрогнувшись, понял: здесь в этом водовороте, вечная могила тех, кто терпел крушение в полярной области. И как бы в подтверждение моей мысли, мимо, едва не задев моей утлой люльки, пронеслась какая-то корабельная надстройка. К медной решетке ее иллюминатора приникла целая куча белых черепов…»

Не правда ли, напоминает другой весьма известный водоворот? Только находится тот другой водоворот не в районе Северного полюса, а «над самым побережьем Норвегии, на шестьдесят восьмом градусе широты, в обширной области Нордланда, в суровом краю Лафодена». И «опоясан широкой полосой сверкающей пены. Но ни один клочок пены не залетал в пасть чудовищной воронки: внутренность ее, насколько в нее мог проникнуть взгляд, представляла собой гладкую, блестящую, черную, как агат, водяную стену с наклоном к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов, которая бешено вращалась стремительными рывками…»

И дальше: «…над нами и выше нас виднелись обломки судов, громадные бревна, стволы деревьев и масса мелких предметов – разная домашняя утварь, разломанные ящики, доски, бочонки». Все отличие от описаний Ник. Шпанова только в том, что крутилась вся эта «домашняя утварь» в рассказе Эдгара Алана По «Низвержение в Мальстрем».

Что ж, вспомним слова Федора Сологуба, цитировавшиеся А. Р. Палеем: «Подлинный поэт не пренебрегает творческим наследием предшественников, он использует его, переплавит в своем творческом горне и создаст произведения, отличающиеся яркой поэтической самобытностью».

Время решает все вопросы, в том числе вопросы самобытности.

Умер Сталин, пришла эпоха Хрущева. То, что вчера гарантировало успех, уже не срабатывало. Новые идеи, новые люди, новые интересы. В марте 1959 года в «Комсомольской правде» появилась большая статья: «Куда идет писатель Шпанов». Но это уже мало кого интересовала.

Умер Н. Н. Шпанов 2 октября 1961 года в Москве.

МИХАИЛ КОНСТАНТИНОВИЧ РОЗЕНФЕЛЬД

Родился 21 июня (5. VII) 1906 года в Полтаве.

Более пятнадцати лет сотрудничал в «Комсомольской правде», – с выхода в свет ее первого номера в 1924 году. «Реакция поручала Розенфельду самые разнообразные задания, – писал хорошо знавший его журналист Михаил Черненко. – Вначале это была хроника столичного дня, отчеты о спортивных состязаниях. Потом, еще в 1925 и 1926 годах, вместе с международными делегациями рабочей молодежи он объездил многие города страны, побывал на Украине, в Грузии, на Урале, в родном Ленинграде, где учился и вошел в жизнь. Он не только знакомил иностранных друзей с родной страной, но и сам знакомился с ней, постигал ее широкие планы, пафос великого индустриального строительства, развертывавшегося повсюду. Постепенно у него вырабатывался свой „журналистский почерк“, стремительный и вместе с тем экономный и выразительный. Его заметки (даже если они и не имели подписи) всегда можно было узнать. Он писал репортажи со съездов и конференций, его голос не раз слышали москвичи во время передач с Красной площади. Редакция посылала его участвовать в автопробегах и испытании аэросаней, летать на опытных аэростатах».

Летом 1930 года в составе научной экспедиции Академии наук СССР Михаил Розенфельд пересек Монголию. На снежных перевалах и в каменистых пустынях он вел путевые дневники. Храмовые праздники буддийских лам, первый договор на социалистическое соревнование в монгольском колхозе, эпитафия Чингисхана на замшелых камнях – все это позже вошло в книгу «На автомобиле по Монголии» (1931). В нее, кстати, вошел эпизод, несомненно, подсказавший писателю будущую его повесть «Ущелье алмасов» (1935).

«Однажды в селении „Медная степь“ (в повести – Светлая степь, – Г.П.) в конце Монгольского Алтая во время снежного бурана монголы попрятались в юрты. Внезапно все собаки кочевья с безумным лаем кинулись на холм. Кочевники вскочили за ними и вдруг замерли от страха перед тем, что им пришлось увидеть. В бушующем урагане, в вихрях снега с диким ревом метался голый волосатый человек. «Чикемби! Кто ты?» – закричали монголы. Таинственный человек, увидев людей, убежал. На следующий день монголы нашли на снегу его следы. Это были несомненно человечьи, но какие-то странные следы. Когтистые пальцы изогнуты внутрь, кривой оттопыренный большой палец неестественной величины. Следы уходили через степь к горам и исчезали у абсолютно недоступных ущелий, куда не может проникнуть человек…

Я мог бы рассказать множество подобных историй, но боюсь, что вам они покажутся легендами, суевериями темных людей. Однако меня эти рассказы убеждают, что «алмасы» действительно существуют. В описаниях путешествий по центральной Азии часто встречаются упоминания о диких людях. О них рассказывает Марко Поло, затем Плано Карпини, путешествовавший в 1245 году. Все эти факты идут из древности. Впрочем, есть источники и совсем недавнего времени. В 1906 году профессор Барадин шел со своим караваном в песках Олошани. Однажды вечером, незадолго до захода солнца, когда пора была уже остановиться на ночлег, каравановожатый, посмотрев на холмы, вдруг испуганно закричал. Караван остановился, и все увидели на песчаном бугре фигуру волосатого человека, похожего на обезьяну. Он стоял на гребне песков, освещенный лучами заходившего солнца. Алмас с минуту смотрел на людей, но, заметив, что караван увидел его, скрылся в холмах. Барадин просил нагнать его, но никто из проводников не решился…»

В 1932 году Михаил Розенфельд путешествует по Средней Азии.

В 1932 году совершает перелет на первом советском дирижабле из Москвы в Ленинград.

Осенью 1932 года – участие в спасательной экспедиции у берегов Шпицбергена, где потерпел крушение ледокольный пароход «Малыгин».

Осенью 1933 года – подъем экспедицией ЭПРОНа ледокольного парохода «Садко» в Кандалакшском заливе Белого моря, затонувшего там в 1916 году. При подъеме, кроме Михаила Розенфельда, присутствовали писатели Алексей Толстой, Самуил Маршак, Иван Соколов-Микитов, Вячеслав Шишков, Леонид Ленч.