Красный шатёр
Шрифт:
Обо всем этом Билха рассказала Рахили. Нелегко было слушать такое моей прекрасной тете, но она настояла, чтобы Билха ничего не пропускала. И младшая сестра подробно поведала старшей свою историю.
Впоследствии она по просьбе Рахили повторяла ее так часто, что в конце концов, воспоминания Билхи стали для Рахили словно бы ее собственными, частью ее чувств к мужу.
На следующий день после того, как Иаков впервые познал Билху, ему пришлось уехать по делам: он собирался заключить сделку с торговцем в Кархемыше, а туда было два дня пути. Билха очень скучала, потому что хотела снова возлечь с ним. Рахиль страдала, видя, что Иаков нашел счастье с Билхой. Лия печалилась, понимая, что сестры отдалились от нее. А Зелфа
Вернувшись, Иаков преподнес Рахили ожерелье из бисера и провел с ней ночь. Лия все еще кормила грудью, поэтому в течение следующих месяцев он не раз звал в свой шатер Билху, особенно в те ночи, когда Рахиль уходила, чтобы помочь роженицам. Иаков почти ни о чем не беседовал с третьей женой; их тела просто соединялись в простых позах, отчего оба получали немалое удовольствие.
– Иаков говорил, что я подарила ему покой, - сказала мне Билха с явным удовлетворением.
Наконец она понесла. Рахиль обрадовалась этой новости, осыпая сестру поцелуями. Шли месяцы, живот Билхи рос, и Рахиль ласково посмеивалась над ней, просила рассказывать обо всех ощущениях, о каждом движении ребенка. Почувствовала ли Билха тот момент, когда внутри нее зародилась новая жизнь? Уставала ли она больше прежнего? Не болели ли у нее колени или глаза? Хотелось ли ей соленого или сладкого?
Теперь две сестры укрывались одним одеялом. Бесплодная женщина прижималась к растущему животу беременной и чувствовала, как он медленно вздымается, как набухают и тяжелеют груди. Она наблюдала за тем, как кожа растягивается, как на ней проступают темные полоски, как меняется цвет сосков. По мере того как ребенок рос в чреве Билхи, преображая ее тело, Рахиль расцветала. Она тоже округлилась и подобрела вслед за младшей сестрой; с ее лица исчезли тени, начертанные там печалью. Рахиль смеялась и играла со своими племянниками и другими детьми.
Она пекла хлеб и делала сыр. Она жила радостно и жадно в предвкушении этого ребенка, и, когда Билха была на девятом месяце, у Рахили тоже стали распухать лодыжки, а когда пришло время родов, она позвала Инну, чтобы та приняла дитя и ввела его в этот мир, - сама Рахиль хотела стоять позади младшей сестры и разделять с той все родовые муки.
К счастью, роды Билхи прошли настолько же легко и гладко, насколько тяжело давалась ей беременность. После утренних схваток ее поставили на кирпичи, а Рахиль обхватила сестру со спины. Локти Билхи опирались на раскрытые колени Рахили, как будто в тот трудный час, когда ребенок прокладывал себе путь наружу, у двух женщин было одно общее чрево. Их лица напряглись и покраснели одновременно, и они дружно закричали, когда появилась его головка. Инна утверждала, что в тот раз ей довелось наблюдать одно из самых странных зрелищ в своей жизни: младенца словно бы произвела на свет двуглавая женщина.
Когда мальчика извлекли наружу, а пуповину разрезали и перевязали, Рахиль первой взяла его на руки и заплакала. Билхе, которая прикусила язык и ждала момента, когда примет в объятия плод чрева своего, показалось, что старшая сестра плакала очень, очень долго. Молодая мать следила за каждым движением Рахили, когда та вытирала кровь с тела младенца и проверяла, всё ли с ним в порядке. Билха едва дышала, а руки ее оставались пустыми, но она не сказала, ни слова. По закону этот сын принадлежал Рахили.
Однако за те годы, когда она принимала множество детей, сердце Рахили смягчилось, и с глубоким вздохом та положила мальчика в руки Билхи. И тогда он поднял глаза к лицу матери и улыбнулся ей, прежде чем взять ее грудь.
В это мгновение Рахиль очнулась от наваждения и увидела, что ребенок не был ее собственным. Улыбка ее погасла, плечи опустились, она крепко прижала ладони к маленькой, словно девичьей, груди.
Инна сказала Рахили, что если та позволит ребенку сосать ее грудь
Глядя, как Билха изо дня в день держит на руках младенца, Рахиль очень мучилась. Это лишало ее уверенности в себе. Она была для Дана лишь тетей - бесплодной чужой женщиной. Но теперь она больше не проклинала небеса и не гневалась на сестер. Рахиль была так несчастна, что не могла даже плакать и часами сидела под старой акацией, священным деревом богини Инанны, в кроне которого на рассвете собирались птицы. Бедняжка простиралась ниц перед ашерой, смотрела в лицо широко улыбающейся богини и шептала: «Дай мне детей, или я умру».
Иаков видел страдания жены и обращался с нею с величайшей нежностью. После стольких лет, стольких ночей, что супруги провели врозь, после всех выкидышей и разбитых надежд Рахиль впервые находила радость в его объятиях.
– Я прежде никак не понимала, почему Лия и Билха так стремятся разделить с Иаковом ложе, - признавалась Рахиль.
– Раньше я ложилась с ним охотно, но больше из чувства долга и ради зачатия. Но после того, как Дан отворил чрево Билхи, во мне проснулась страсть, я вдруг поняла радость сестер, входивших в шатер мужа.
И тогда я вновь испытала зависть и горько пожалела о тех годах, когда сама упускала дикую сладость любовной страсти.
Рахиль и Иаков провели после этого немало ночей, заново переживая близость столь пылко, что у нее зародилась надежда. Правда, некоторые повитухи говорили, что удовольствие якобы перегревает семя и лишает его силы. Однако другие, напротив, заверяли, что дети приходят лишь в ответ на радость женщины. Я полагаю, что всё это были сказки, которые моя прекрасная тетя рассказывала Иакову, чтобы вдохновить его на ласки.
Когда Билха уже была на сносях, Зелфа тоже отправилась в шатер Иакова. Она не предлагала себя, как Билха, хотя была лет на пять постарше своей маленькой сестрички, ведь Зелфа, считай, являлась почти ровесницей Лии, которая к тому времени уже родила пятерых здоровых сыновей.
Зелфа знала, что однажды это случится, и заранее смирилась. В отличие от Билхи, она никогда не проявляла инициативы, так что Лии пришлось в конце концов, самой принять решение.
– Однажды ночью, в полнолуние, старшая сестра предстала передо мной, - рассказывала впоследствии Зелфа.
– Сначала мне показалось, что это сон. Лия всегда спала так же крепко, как Лаван, и никогда нс поднималась посреди ночи. Даже собственным детям непросто было разбудить ее. Однако все происходило наяву. Мы долго гуляли в ярком белом свете госпожи Луны рука об руку. Я снова усомнилась: действительно ли это была моя сестра или призрак, потому что женщина рядом со мною молчала, а нашей Лии всегда было что сказать. Наконец она тихо заговорила - сначала о Луне. Она рассказала мне, как сильно любит этот странный белый свет, как разговаривает с Луной, как зовет ее по имени с наступлением каждого нового месяца. Лия сказала, что Луна - единственное лицо богини, повелевающей заполнением и опустошением ее чрева.