Красный сокол
Шрифт:
Таким образом, убийство в застенках НКВД заранее оправдывалось политическими мотивами. Достаточно подшить в дело подметное письмо или показания свидетеля.
Свидетель нашелся. По его словам, первым ударил Федоров. Выстрел прозвучал потом, в результате, так сказать, ответной реакции. Словом, сфабриковать дело для ежовских чекистов — проще пареной репы. Было бы указание свыше.
Но обвинить Героя в преднамеренном убийстве на глазах у доброй сотни воинов, удостоенных высоких правительственных наград, не так-то просто. Тут уж штаб Красной Армии и Воздушных Сил не поленился заступиться за своих «щенков». Особенно горячо защищал
В итоге маршал Ворошилов вызвал летчика к себе на ковер. Нарком, не выслушав до конца краткое — «явился по вашему приказанию», как стоял у окна спиной к двери, так и бухнул на голову своего любимчика жесткое обвинение:
— Скажи! Зачем убил этого охламона?
И по тому, как резко повернулся лицом к нему маршал, как грозно шагнул навстречу, в голове Ивана мелькнула шальная мысль: «Сейчас ударит, не сдержит гнева, батя». И сердце его замерло не от ожидания удара, а тяжести приговора. Мало ли чего наговорили сердобольные защитники погибшего, не дай бог, из семьи влиятельного чина? Но… странное дело. На сердце отлегло, когда ему втемяшилось колоритное слово «охламон». Значит, чин — мелкий, и кто бы что ни наговорил Клименту, маршал в обиду его не даст.
— Я не убивал, товарищ маршал. Хоть убейте — не виноват.
— Как же не убивал, если убил! Что же они все врут мне, что ли? Даже твой генерал Дуглас?
— Я не хотел… Он же стрелять собрался в товарища, — потупился Иван, осознав детскую прямоту своего отрицания вины.
— Верю. Садись за стол. Вот бумага, ручка. Пиши объяснительную, что в состоянии возбуждения не рассчитал силу удара. А ты, Мишенька, возьми с него расписку, — обратился маршал к своему адъютанту, скромно стоявшему в сторонке у окна, — что он два года не будет брать в рот спиртное. Лазарь Моисеевич правду сказал: нету хлопот — заведи себе земляка, — пробурчал маршал, нервно засовывая какую-то папку в ящик стола, так и не присев за него.
Через какие-то двадцать минут, когда пропесоченный маршалом и проутюженный адъютантом опальный летчик ушел, на стол секретаря легла расписка: «Народному комиссару обороны товарищу маршалу Ворошилову К. Е. — Я, Иван Евграфович Федоров, капитан 69-й авиабригады, даю честное комсомольское слово летчика-истребителя не пить, не брать спиртное в рот два года и всю последующую жизнь на службе в авиации, о чем и расписываюсь. 26 февраля 1938 года».
На следующий день всех награжденных собрали в Краснознаменном зале Центра, но за столом президиума сидели незнакомые угрюмые лица третьестепенной важности из Верховного Совета СССР и генерального штаба Красной Армии. Один только генерал Дуглас сохранял ясное, благосклонное выражение лица на фоне застывших масок грозного равнодушия, выставленного в ряд за представительским столом. В заключение своего краткого назидания генерал сказал:
— Воевали вы геройски. Честь и слава вам во веки веков. Награды заслужили неимоверным трудом и кровью. А все — насмарку. Все — коту под хвост. Оскандалились на всю страну. Пусть вам этот пьяный дебош послужит суровым предупреждением на будущее. Чистого вам неба над головой!
Вслед за ним поднялся какой-то секретаришка и зачитал Постановление Верховного Совета об отмене ранее изданного Указа о награждении.
После этого каждый награжденный по одиночке заходил в приемную начальника Центра, оставлял свою награду и расписывался
А еще через день сослуживцы с помпой встретили своего товарища, сошедшего с поезда, как всамделишного героя. Командир полка доверительно сообщил, что комбриг выхлопотал в городе по такому случаю двухкомнатную квартиру с телефоном.
— Так что в самый раз можно убить сразу двух зайцев: обмыть и почетное звание, и новые апартаменты, — добавил он, довольно потирая руки.
Поеживаясь на морозе в кожаной курточке, Иван Евграфович без должного воодушевления, натужно улыбаясь, ответил:
— С новосельем придется повременить. Дайте опомниться после кремлевской перетряски.
— А мы для тебя газету с Указом сохранили, — очень некстати радостно доложил Байстрюк.
— Да покажи хоть орден. Какой он? — нетерпеливо дернул за лацкан курточки механик.
— О! В нашем полку прибыло! Рад назначению. Держи краба! — протянул руку замельтешивший Герой невесть откуда взявшемуся Боброву. — Не на мое место?
— Ты как в воду смотришь. Завтра уезжаю в Одессу, а оттуда в Испанию. Да ты давай раскрывайся. Не стесняйся. Народ жаждет зрелища! Давай показывай, — непринужденно, на правах старого знакомого взялся командовать другом бывший секундант рыцарского поединка за оградой летного училища.
— Да вот! — почти злобно, двумя руками разодрал куртку Иван с такой силой, что пуговицы полетели в стороны, обнажая грудь с двумя орденами Красного Знамени.
— А где же орден? — озадаченно уставился на его куртку все еще ничего не понимающий Байстрюк, в то время как все остальные почувствовали что-то недоброе, непоправимое в делах товарища, потерявшего над собой контроль.
— Да вот он, тут, — скосив глаза, загадочно ткнул пальцем себя в грудь Иван и со вздохом добавил: — Был. Вот дырочка от него осталась, Усекли?
— Это еще интереснее! Пошли расскажешь, — не сбавляя мажорного настроя, нашелся Бобров среди всеобщего молчаливого недоумения. — Все пройдет. Останется лишь дым воспоминаний.
— Нет, друзья. Никуда я не пойду. Расписку дал. Спасибо за встречу. Я перед вами в долгу. Все потом узнаете. А сейчас не могу. Сейчас домой. Как, Пантелей Родионович? Подбросишь?
— Нет возражений. Едем, — за всех ответил Байстрюк.
Часть 3
Горячие точки
Глава 1
Китай чанкайшийский
Еще перед награждением, пользуясь тем, что всесоюзный староста непринужденно знакомился с прибывшими на прием летчиками, Иван Евграфович обратился к нему с просьбой отправить его в Китай «познакомиться с японскими самолетами».
Надо заметить, что он никогда не выражал свои заповедные желания прямо. Всегда излагал свою просьбу несколько завуалировано. Так было и при обращении к Ворошилову «проявить русский характер в Испании». Так само собой вылилось и при Долорес Ибаррури, когда он предложил платить русским летчикам «наравне с испанскими специалистами». Так получилось и при обращении к председателю Президиума Верховного Совета. Художник по натуре, он любил заинтриговать, вызвать интерес собеседника, облекая свои мысли как можно экзотичнее. И в этом он подражал романтику Громову, перед которым в душе благоговел.