Красный сокол
Шрифт:
Вот и сейчас, ступив на коврик новой квартиры, он натянуто бодро бухнул прямо с порога:
— Ну, родная, готовь панихиду по убиенному герою Испании!
Но Аня бросилась обнимать его, целовать, приговаривая:
— Вот и гарно! Я оладьев, сырников испекла! Бобров приходил, в Испанию собрался. Да ты совсем окоченел! Раздевайся! Наденешь шерстяной свитер. Там тебе письмо и телеграмма. Нехорошая телеграмма. В министерство вызывают. Только приехал и опять туда. Что-нибудь случилось? Рассказывай. Что ты стоишь, как в воду опущенный?
— Хуже. Ограбленный. Что за телеграмма? —
Не успел явившийся хозяин оглядеться в новой квартире, прийти в себя от поцелуев жены, от озноба телеграммы и мартовской изморози, как в дверь постучали.
— Кого еще нелегкая несет? Не дают и наглядеться на тебя, — спохватилась от плиты и без того возбужденная Аннушка. Оказалось, пришел посыльный от самого Демидова: явиться завтра к десяти ноль-ноль за выпиской из приказа.
— Ох, час от часу не легче. Если ночью не придут за мной, значит — твое счастье, Аня. По нынешним временам ночь, проведенная в любви, уже счастье для нас. Ежовщина… она горче волчьей ягоды.
— И какой поп, толоконный лоб выдвинул его на этот пост? Карлик, а строит из себя богатыря. Неужели Джамбул Джабаев слепой? Слагает песни на старческий неверный слух?
— Там такой и нужен, солдафон, не рассуждающий исполнитель вышестоящих… А ну их в гузно, эти органы! И хватит об этом. И никому ни гу-гу. Понимаешь? Орден у меня отобрали. Я сейчас у них как заноза на заднице: мелочь, а вытащить прилюдно, чтоб не осрамиться, не могут. Вот и вертятся они вокруг меня, как крысы вокруг ежа: и хочется, и колется. А вообще, лучше о политике молчать. Драка-то наклюнулась знатная. За мировое господство. Чуешь? Власть должна быть одна. Я в Испании это понял. Когда просился туда, перед маршалом Тухачевским трепетал из почтения к его таланту. А вернулся: не знаю что и думать о нем. Неужели мешал кому-то, рвался еще выше? Куда? Вот вопрос?
— А ну их! Брось ломать голову об этом. Давай садись к столу, пока оладьи не остыли. Главное, ты жив, а звезды, звания и власть — суета жадных. Не гонись за ними.
— Дык… я и не гонюсь. Мне лишь бы летать да с тобой не разлучаться. Ух, сырники! Прямо тают во рту, словно ломтики торта на меду.
На другой день в штабе авиабригады ему вручили приказ с командировочным удостоверением явиться в Москву, в распоряжение Министерства иностранных дел. «Неужели в Китай?» И только после этого он окончательно поверил, что гроза миновала. В худшем случае его арест отложили до более весомого момента, чем гибель опьяневшего дурака.
Через три дня он был уже в Алма-Ате с предписанием возглавить на северо-западе Китая опытную станцию по ремонту и облету самолетов, поступающих из СССР через Казахстан в город Кульджу для армии Чан Кайши, ведущей борьбу с японскими захватчиками.
Вначале Иван Евграфович чувствовал себя удовлетворенно, обустраивая перевалочную базу и военный аэродром. Сложнее оказалось дело с организацией питания для обслуживающего персонала. Китайские власти пустили эту проблему на самотек, полагая, что летчики, как и все остальные рабочие, могут обходиться горсточкой риса, строго выдаваемой по разнарядке из городских запасов.
Шла война, и в отсталой
Степи северо-западного Китая — это та же казахстанская полупустыня, подчас ровная как стол, отшлифованная ветрами будто специально для посадки непривередливых «ишачков». Так что истребители вернулись на базу с богатой добычей, увязанной на крыльях возле кабины.
Охота в степи на сайгаков с истребителей совершенствовалась с каждым вылетом и скоро превратилась в настоящий промысел с переработкой мяса впрок. Отходы и шкуры шли в качестве платы за труд подсобным рабочим. Такой уловкой были частично реализованы новаторские способности Ивана. Не мытьем так катаньем, питание улучшилось, и скука снова заполонила душу летчика, ибо нудная работа чиновника в глубоком тылу, вдали от главных событий не очень-то его интересовала. И скоро он добился от главного военного советника при штабе вооруженных сил Китая разрешения переместиться поближе к фронту. Вместе с новой партией советских истребителей он перелетел в город Ханькоу, где его тщательно, как в Испании, засекретили под китайским именем Ван Фоджэ.
Если в Кульдже, в долинах реки Или, зеленую тоску по живому делу можно было развеять в охоте на сайгаков, полагаясь только на себя, то на фронте, застывшем в низинах величавой Янцзы, развлечения в воздухе пришлось строго согласовывать с общими боевыми задачами. На фронтах инициатива принадлежала японцам. Имея хорошие, скоростные самолеты и отличную выучку, японские пилоты были чрезвычайно опасны еще и тем, что нападали всегда исподтишка, используя в бою до конца, до последних секунд присущие Востоку хитрость и коварство.
Китайское командование решило совершить налет на захваченный противником город Нанкин. Удар бомбардировочной авиации по аэродрому в предрассветной мгле оказался настолько чувствительным, что все стали ожидать такого же ответного, не менее жестокого нападения. Посовещавшись с военным атташе Рычаговым о том, что нужно как-то добыть японский самолет целехоньким и переправить его в СССР для исследования, Иван испросил разрешения летать на задание в паре с Губенко. Раз слетали, два — безрезультатно. Затея провалилась: японские истребители в одиночку над территорией противника не летали.
А в группах сопровождения если и оказывались подбитыми, то почему-то погибали, хотя могли вполне благополучно в отдельных случаях приземлиться. На худой конец, пилот мог бороться за жизнь с помощью парашюта. Ходили слухи, что все японские летчики прикованы к самолету цепями. Но это слухи. На свою территорию они ведь приземлялись! И подбитые, и горящие. Где правда?
Приближался день рождения микадо, Китайское командование ждало со стороны верноподданных императора «гостей» с подарками и сосредоточило вблизи Ханькоу до сотни истребителей.