Красный свет

Кантор Максим Карлович

– Нарушаем – работу?

Рудольф Мэкер был человеком галантным, но он был солдат. К смерти чужих людей он привык так же, как привыкает хирург отделения гнойной хирургии к летальным исходам. Он не был чрезмерно равнодушным человеком, но ежедневное наблюдение за смертью притупило его эмоции. Он обращался с дамами так, как вежливый профессор обращается с практикантами во время обхода палаты с умирающими.

– Каждый отвечает за свой участок работы. Охранники делают свою работу, комендант – свою. И заключенные делают работу. Тяжелая работа, согласен; сегодня у всех тяжелая работа. Война.

Адъютант не уточнил, что работа в этом лагере (как и во многих других) заключалась в бессмысленном труде – переносили

камни и балки с места на место. Только малая часть пленных была занята на строительстве моста через Волгу. Некоторых заключенных использовали для строительства бараков; впрочем, в иных лагерях – в том числе в Ржевском лагере – под бараки использовали готовые помещения, никак эти помещения не утепляя и не закрывая открытых пространств. Часто это были просто огороженные проволокой загоны – если не требовалось, как в случае с удушением евреев, особых технологий. Некоторых заключенных использовали для рытья могил. Но общая масса должна была заниматься бессмысленным тяжелым трудом – они носили тяжести из конца в конец лагерного двора. Так придумали нарочно, чтобы убить людей. В совокупности с голодом и холодом эта мера давала высокую смертность.

Подобно врачам на обходе палат с умирающими, адъютант и комендант лагеря обменялись понимающими взглядами.

Адъютант не задал вопроса, но комендант кивнул: да, в день умирает примерно 60–70 человек, это нормальный показатель по пенитенциарным заведениям. В Майданеке тысячами душат, в Биркенау ротационная способность огромная – так что мы здесь рекордов не ставим, но показатели держим. Перетаскивание тяжестей в сочетании с морозом помогало держать показатели на хорошем уровне – вот и все.

Я знал статистику из отчета Маршалла.

«Опыт показал, – писал полковник Маршалл в отчете, – что число смертных случаев в 240-м пересыльном лагере в Ржеве в значительной мере зависит от холода. Так, в чрезвычайно холодные дни с 5-го по 12 декабря оно выросло до 88—119 человек в день. А с ослаблением холодов в декабре снизилось до 98–62 человек. Затем, с наступлением оттепели, количество смертных случаев сократилось до 47 человек. С возобновлением холодов кривая смертности постоянно шла вверх. Статистика следующая: 23 ноября комендант принял из 7-го армейского пункта сбора военнопленных 5582 человека. Всего между 25 ноября и 14 декабря умер 1191 пленный, то есть около 22 % от общего числа заключенных дулага № 240».

Это был средний, далеко не самый драматический показатель; повторяю, в целом смертность достигала 57–65 %. Скажем, в дулаге Вязьмы смертность составляла 350 военнопленных в день. Однако и эта цифра видится не самой радикальной. Собибор мог бы предложить нам еще более высокий уровень. Разумеется, в целях объективности я должен признать, что ни один лагерь в иных странах (включая, разумеется, сталинские лагеря) такой статистикой похвастать не может.

Лазарет в лагере № 240 действительно имелся, комендант нам не лгал. Он лишь дал неточную информацию по поводу порядка размещения в лазарете. «В лазарет, – согласно докладу Маршалла, – помещают только таких больных, которые, согласно медицинскому заключению, еще могут выздороветь. Те больные, которые не имеют надежды встать на ноги, как ни сурово это звучит, должны ожидать своей участи в прежнем бараке». Этим и объяснялся тот факт, что нижний ряд людей в спальном бараке не шевелился. «В декабре 1941 года пленные в среднем получали в день 300 г хлеба и 30 г конины», – сообщает Маршалл. Хлеб заключенных («русский хлеб») состоял на 50 % из ржаной муки, на 20 % из целлюлозной муки, на 20 % из свекольной ботвы, на 10 % из листьев и соломы.

Графиня фон Мольтке получила отчет о лагерном питании и читала эти данные, надев очки. Кое-что она читала вслух, чтобы слышала Елена. Адъютант светил фонариком на бумагу. Рудольф Мэкер притоптывал ногами в легких сапогах: мы все уже стали

замерзать. Пора было идти к автомобилю.

Что касается судьбы заключенных, меня в увиденном сегодня не удивило решительно ничего – я знал общую установку Адольфа. Советские пленные должны были погибнуть. Да, некоторых это шокировало. Некогда Макиавелли писал: «Люди всегда защищены от смерти – доспехами, когда сражаются, и сдачей в плен, когда сражаться не могут». Сегодня мы опровергли Макиавелли.

Адольф составил уравнение, которое вызубрили мы все: еврей-марксист-большевик-русский. Любая часть этого уравнения спорна, но в целом оно стало аксиомой. И кривляка-публицист Розанов, который порой сравнивал два народа, не сумел бы сделать большего. Отныне судьба русских пленных была решена.

Они замерзали насмерть и дохли от тифа. Когда окоченевшего больного человека заставляли нести бревно, человек ломался как сосулька. А их заставляли работать.

Над воротами Ржевского лагеря, как и над воротами Освенцима была укреплена надпись «Arbeit macht Frei» – «Работа делает свободным» – буквы были вырезаны из кровельной жести и соединены проволокой. Глядя на эту надпись, доходяги переносили бревна. Концепция трудовой повинности напомнила мне о Мартине Хайдеггере.

12

Труд делает человека свободным – это совершенно хайдеггеровская мысль.

В своем выступлении перед студентами Фрайбургского университета (помню, Елена и Ханна заставили меня пойти и слушать эту речь). Хайдеггер опроверг противоречия труда и капитала, сформулированные Марксом, Мартин посмеялся над постановкой вопроса. Хайдеггер показал, что труд – есть единая и цельная мистерия бытия, есть общий неразъемный процесс: и банкир и рабочий – суть со-участники общей мистерии, но никак не антагонисты. Хайдеггер настоял на том, труд не может оскорблять рабочего, он позволяет ему принять участие в том великом деле, которое сплотило нацию. В сущности, Юнгер в своих сочинениях повторил эту мысль.

Данное определение труда Хайдеггером лежит в основе различия гитлеровских и сталинских лагерей. Не следует путать цели пенитенциарной системы Адольфа и большевистские лагеря – социальная философия различается. Не перевоспитание через труд, как то декларировали большевики в своих трудовых лагерях. Сталин тщился сделать из уголовников ударников коммунистического труда. Никто не собирался перевоспитывать славян или поляков, работавших на наших рудниках. Разве они могли бы в процессе труда стать не-поляками? Это исключено. И уж вовсе сомнительно перевоспитать трудом еврея. Вы скажете, что евреев никто и не старался особенно приобщить к труду. Это верно, их сразу отправляли в газовые камеры; но некоторым все же приходилось вооружиться кайлом и лопатой и поработать, хороня своих соплеменников. Существовали еврейские команды, выполнявшие обязанности надзирателей по отношению к прочим евреям. И что же? Была ли надежда на то, что они станут иными, сделаются не-евреями, оттого что вошли в общий трудовой процесс? Ни малейшей надежды.

Чего же мы ждали от труда?

Еще раз и медленно: труд не есть унижение, как то считал неопрятный еврей Маркс. Труд не есть перевоспитание, как то считали комиссары в Москве.

Труд – это в чистом виде субстанция свободы.

Понятие труда как мистического действа – его передал нам Хайдеггер.

Впоследствии, живя в Лондоне и общаясь с литератором Ройтманом, я услышал от него стихи другого еврейского барда, Бродского. Звучали они так:

Маркс в производстве не вяжет лыка,Труд не является товаром рынка,Так говорить – оскорблять рабочих.Труд – это суть бытия и форма,Деньги как бы его платформа.