Красотка для подиума
Шрифт:
Когда я утрамбовывала в чемодане вещи, чтобы уместить в него несколько флаконов своего любимого шампуня, раздался телефонный звонок. Я радостно кинулась к телефону – в тот момент мне хотелось обнять весь мир и всем доверить свой шокирующий секрет. Я еду в Париж! Я буду работать с самой Евой Сторм! И стану топ-моделью, как она!
Я не сразу узнала, кому принадлежит слабый голос на другом конце трубки. Казалось, тихое «алло» принадлежит бестелесному духу и доносится с того света. Мне стало не по себе.
– Алло! Говорите! Кто это?
– Настя…
– Кто это?! – перепугалась я.
– Не узнаешь… – констатировал неизвестный страдалец (хотя, скорее всего, голос принадлежал женщине), – это же я… Николь…
– Николь?! – завопила я. – Ты где?! Что случилось?
– Я в больнице… Приезжай…
– Но что с тобой случилось?!
– Запиши адрес… – Она словно говорила под диктовку. – Приезжай. Не бросай меня…
– Подожди! – Я кинулась на кухню – там, на подоконнике, всегда валялась кучка обгрызенных (дурацкая школьная привычка) карандашей.
Но когда я вернулась к трубке с карандашом и обрывком бумаги, Николь уже не было на проводе. Только частые гудки – конечно, это глупость, но мне показалось, что телефон гудит укоризненно.
Целый час потребовался мне на то, чтобы, обзвонив справочные по несчастным случаям и больницы, наконец найти Николь Самыкину. Я выяснила, что находится она в отделении травматологии и что тяжесть ее состояния котируется как средняя. В регистратуре больницы отказались сообщать подробности.
Я не стала ни переодеваться, ни краситься. Как была, в домашних рваных трениках и растянутом свитерке, бросилась на улицу, поймала такси. Когда я диктовала водителю адрес больницы, голос мой дрожал.
Выяснилось, что в палату пускают только до восьми вечера, я же добралась до больницы, которая находилась на другом конце города, только в половине девятого. Обильные слезы и десятидолларовая купюра растопили холодное сердце строгой медсестры. Еще больше она оживилась, когда узнала, к кому именно я направляюсь. Она даже вызвалась проводить меня до самой палаты, чтобы я не запуталась в многочисленных больничных коридорах.
– Она вам кто, сестра? – почему-то шепотом спросила услужливая медработница.
– Подруга.
– Говорят, манекенщица? Правда?
Я кивнула.
– А правда, что она красавица была? Она сама так говорит… А кто ее разберет.
– Что значит была? – ужаснулась я.
– Так вы ничего не знаете?
Я схватила медсестру за рукав застиранного голубого халата:
– А что с ней случилось?
– Да привезли ее ночью. Кто разберет, что случилось-то. Говорит, упала. Только вот и ежу понятно, что избили ее. Хахаль, наверное, постарался… А кто у нее хахаль-то? – жадно спросила она.
– Да нет у нее никого, – растерялась я, – то есть… Ох, да неважно! И что с ней? Она поправится?
– А вы сами все сейчас и увидите. – Медсестра остановилась возле одной из палат. –
В палате находились три женщины, и никто из них не обратил на меня внимания. Их невежливость была легко объяснима. Ноги одной были загипсованы до бедер, другая из-за обилия бинтов походила на египетскую мумию, а третья вообще являла собою страшное босховское зрелище – вместо носа у нее была бордовая лепешка, глаза заплыли, в уголках губ скопилась запекшаяся кровь. Едва взглянув на нее, я тут же поспешила отвести глаза.
Я растерянно переминалась на пороге. «Наверное, Николь – это «мумия», – решила я. Но не успела я об этом подумать, как женщина с развороченным лицом тихонько меня позвала:
– Настя…
– О господи! – вздрогнула я, не веря своим глазам. – Это ты?!
– Я. – Она даже попробовала улыбнуться, но тут же поморщилась от боли, потому что ее пересохшая губа лопнула, и на ней выступила скупая капелька крови. – Хороша, правда? Хороша была Танюша…
Я грохнулась на прикроватный косенький стульчик.
– Николь! Но что с тобой случилось?!
– А ты не видишь? – В ее голосе послышались прежние капризные нотки, которые позволительны красавице, но не этому существу. – Все плохо…
– Ты поправишься, – сказала я, самой себе не веря. Не знаю, что надо сделать с этим лицом, чтобы вернуть его в первоначальное состояние. Боюсь, одной пластической операцией здесь не отделаться.
– Настя, я никогда не буду такой, как раньше… – Лицо Николь оставалось спокойным, но по синим щекам покатились слезы. – Я уже говорила с доктором… Ты не думай, соображаю я хорошо, хоть меня и головой били… Головой о капот.
– Кто? – прошелестела я. – Ты уже заявила в милицию?
– Издеваешься?! – прошипела Николь. – Никакой милиции мне не надо. Меня предупредили, что, если буду рыпаться, в живых не останусь. Хотя… – Она криво усмехнулась. – Может, лучше мне и вовсе сдохнуть, чем жить с такой рожей.
– Пластическая операция… – начала было я преувеличенно бодрым голосом.
Николь схватила меня за руку:
– Я уже консультировалась с хирургом. Конечно, операцию делать я буду, но на щеке в любом случае останется шрам. – Она судорожно всхлипнула, как будто бы ей не хватало воздуха и резкими порывистыми вдохами она пыталась наполнить легкие кислородом. – И нос… Нос тоже не будет таким, как раньше. У меня порваны губы, и еще…
– Хватит, – перебила я, почувствовав позывы к тошноте. – Но кто это сделал? Мне-то можно сказать…
Она отвернулась к стене. Я обратила внимание, что ее волосы уложены в тугие блестящие завитки. У лба пряди растрепались и слиплись от крови. А вот на затылке сложная прическа сохранила свою витиеватую первозданность. И мне опять стало не по себе. Николь явно готовилась к какой-то важной встрече, она изо всех сил старалась выглядеть красавицей. И вот теперь передо мной был монстр с раздробленным лицом, но с холеными волосами.