Краткая история белковых тел.
Шрифт:
Парень продолжает удаляться, и я спокойно созерцаю его спину. Спокойно, потому что в глубине души шевелится чувство, что всё-таки поступаю правильно. Мне не за кого мстить, и я не стреляю в безоружных. Я ведь настоящий мужчина, сильный и смелый, уверенный в себе! Я белковое тело, попавшее на сковородку войны, которому подпалили бока, чуть поджарили, и который только начал покрываться жесткой коркой цинизма и равнодушия. Но еще покрылся не до конца, если отпускаю этого парня.
Так я стою и рассуждаю, однако мои пацифистские мысли и идиотское самодовольство
Грохот отдается звоном в ушах, звенят гильзы об асфальт. Очередь перечеркивает бегущего пополам и тот валится вперед, как подрубленное дерево, а через мгновение уже лежит темным холмиком за дорогой.
– Ты чё творишь?
– раздается возбужденно-тонкий голос Скрипача, - ты чё творишь, бл..дь? Отпустить захотел?
Маленький ополченец выбегает вперед и быстро крутит головой по сторонам, как бы пытаясь разглядеть в пустых переулках и между домов пленных, которых я мог еще отпустить. Хотя бы и теоретически. В моё лицо смотрят белесые от бешенства глаза Безруко.
– Ты, вражина, хорошеньким быть захотел? Ручки боишься запачкать? А они как с нами? А ты?.. Ты зачем сюда приехал? Ты чужой здесь, чужой! Понял? Лучше вали отсюда.
– Я...
– невразумительно бормочу в ответ, пытаясь сказать что-то в оправдание, но в последнюю минуту соображаю, что Петру бесполезно доказывать свою правоту. Он меня не услышит. Наверное, сейчас перед его безумными глазами проплывают картины похорон брата и здесь бесполезно объясняться, оправдываться. Это гражданская война, бойня между своими, а она не требует объяснений.
18.
Еще несколько дней мы патрулируем вместе, особо не разговариваем, да и говорить не, о чем, а потом попадаем под неожиданный минометный обстрел. Они здесь всегда нечаянны. Идешь себе, идешь и вдруг бац! Прилетает мина и прямо на твою голову. Или почти на твою.
Всё что помню - громкий взрыв, мощный удар в спину, меня впечатывает куда-то, возможно в стену дома и дальше темнота. Потом сказали, что из-под обстрела меня вытащил Безручко, нёс на себе, пока не подоспела помощь. А затем... Короче, очнулся в Ростовском госпитале.
Как сообщили врачи, мне посекло осколками руку и правое плечо, три осколка попали в спину. Но, к моей удаче, никаких важных органов задето не было. Остается констатировать, что отделался я, в общем, удачно - война меня только слегка подпалила, но это ничего. Когда отпускал пленного, то рассуждал, что стану настоящим мужчиной с обожженной и обветренной кожей, покроюсь жесткой коркой цинизма и превращусь из белкового тела в матерого хищника. А вот, не успел - я поджарился только слегка. Теперь корочка будет чуть хрустящей, как у мяса на гриле, но ведь белковым телам полезна прожарка.
И всё же, может оно к лучшему? По этому поводу думаю: "Наверное, война не для меня, особенно гражданская.
Вот Пётр. Кто он? Человек, который считал меня почти предателем, виновным в гибели младшего брата в Засечном или спаситель, вытащивший из-под огня чужого для него человека, рискуя быть убитым случайно упавшей миной? Он мне ведь прямо сказал, что я для него чужой.
Да, ситуация неоднозначная, как и оценка этого человека.
Я лежу в палате один, глазею в потолок. Правая рука и половина тела забинтованы, левая свободна, ею я держу пряник и потихоньку откусываю, по кусочку. Так лучше думается.
Мне вспоминается мой город - мирный и уютный, заряжающий энергией и успокаивающий. Под его сенью живут сотни тысяч людей, они не задумываются о том, что их может неожиданно, совсем как летний дождь, налетевший из ниоткуда, накрыть "Градами", что надо всегда знать, где ближайший подвал, превращенный в бомбоубежище. Надо знать, где можно добыть воду, где раздают гуманитарную помощь.
А еще мне вспоминается Лиза Соснина.
Наверное, её беременность уже видна и живот не скроешь свободным платьем. Она счастлива. Я так и вижу, как она идет под руку с Евгением Ивановичем, человеком с блестящей головой, умащенной гелем. Вечерний променад полезен для ребенка.
Иван Кравчук? Тоже неплохо себя чувствует - охмуряет очередную офисную девчонку, твердит ей с придыханием бархатным голосом:
Я живу на чужой территории,
И домой невозможен побег...
И он гладит её ласковым взглядом, любуется, как гурман любуется аппетитным куском отбивной, лежащей на тарелке, прежде чем дотронутся до него.
Алёна Василькевич всё так же хохочет, довольная насыщенной жизнью, друзьями и сама собой.
Такая и должна быть спокойная и сытая жизнь хищников, чувствующих свою власть и пожирающих белковые тела, разбросанные вокруг. Мир сильных особей, закрытый для меня наглухо.
Пару раз в палату звонили родители из Новосибирска. Они не знают, где я был, что делал. Сказал им, что совершал с друзьями поход по горам Кавказа. У нас было пешее восхождение, и я неудачно упал - повредил руку. Вот и всё, ничего страшного.
Невольно скашиваю глаза вниз и вижу забинтованную правую руку, шевелю пальцами, просто так, чтобы проверить. Но проверка не нужна, я знаю, что пальцы работают нормально, чувствительность не потеряли, нервы и сухожилия целы.
Всё цело и пора мне уже выздоравливать - хватит валяться, точно инвалид!
Эта мысль занимает меня целиком, и я шевелюсь на кровати, которая жалобно скрипит, опускаю ноги на пол, чувствуя тупую ноющую боль в плече, поднимаюсь, начинаю слоняться по палате. Сам себе я напоминаю призрак, бестелесный дух, витающий в раздумьях в лечебном учреждении. "Печальный Демон, дух изгнанья, летал над грешною землей".