Краткая история белковых тел.
Шрифт:
– А у тебя хорошо, - замечает девушка, - уютно.
В её голосе слышится напряжение. Она пьет горячий чай, громко прихлебывает. Я решаю поддержать разговор.
– Давно из Донецка?
– Не, вчера приехала. Тут знакомых бачила, у них остановилась.
Оксана говорит привычным южнорусским говорком, сразу оживив в памяти мои военные приключения в Донбассе.
– Ну и как там, в Донецке?
– допытываюсь я, - Петра видела?
– Там? Та порушили много, теперь робят, восстанавливают. А так - ничего!
Про Петра она умалчивает.
– А в Засечном? Дядька Никита жив? Мне Безручко говорил, что он был в погребе.
– Ага, сховался и ничего ему не сделалось. Теперь по селу ходит героем - немцев то отогнали. В селе пяток хат они разбомбили, живность погробили...
– Какие немцы?
– Це гвардейцы. Мы их немцами звали - они с нами так балакали, як те немцы в войну, вроде мы второго сорту.
– Понятно!
– говорю я, но меня интересует Петр Безручко, что с ним, почему Оксана про него не говорит.
Словно уловив мой немой вопрос, девушка продолжает:
– А Петра ранило. Я его в больнице выхаживала - ногу ему оттяпали, вот так!
– Но хоть жив остался?
– Да, живет...
Оксана отводит взгляд.
– Я вот зачем приехала. Дитё у меня будет. Твоё.
– Что?
Поначалу слова Оксаны воспринимаю как шутку. Дурную и уже надоевшую. Опять ребенок и опять, якобы, от меня, точно я бык-производитель, способный осчастливить своим потомством любую встречную корову, разбрасываю своё семя направо и налево. Данила - сеятель и только!
– Та це ж от тебя, - роняет между тем Оксана, и я замечаю, что голос её становится тверже, увереннее, требовательнее.
Где же та, робкая дивчина из села Засечное, какую я знал несколько месяцев назад? Куда она делась?
– Хватило одного раза, шоб залететь, - без смущения добавляет девушка, как бы отсекая мои сомнения.
– И чего ты хочешь?
– Хочу? Я хочу, чтоб ты на мне женился, чтоб у дитя был батька...
– А еще, чтобы я взял ипотеку, купил квартиру и потом содержал вас обоих?
Оксана ничего не говорит, но по её виду я вижу, что с таким вариантом развития событий она согласна.
– А если отец не я, а, допустим, Петр Безручко?
– сомневаюсь в своем скороспелом отцовстве.
– Не, Данила, это ты. Точно ты!
Она произносит слова уверенно, с видом рыбака, которому попала на крючок большая толстая рыбина и как бы она не трепыхалась, а с крючка уже не соскочит. Я пугаюсь и, действительно, чувствую себя так, словно попался. Все вопросы о генетической экспертизе, о Петре и его возможном отцовстве застывают на языке. В голове пусто и туманно, а аргументы против, никак не извлекаются из недр рассудка.
Я думаю о другом.
Неужели Оксана из обыкновенного белкового тела превратилась в хищницу и разрушила мою теорию о том, что люди не меняются, что они не могут с легкостью
"А если могут, почему тогда я не меняюсь?"
На этот вопрос не успеваю ответить - меня упреждает Оксана.
– Так шо? Мне нужен второй ключ, притащить сюда шмотки от земляков. Слышь, Данил? Ты заснул чи шо?
Я вяло показываю рукой на вешалку в прихожей, на которой висят запасные ключи. В голове неотвязно болтаются мысли: неужто это Оксана, неужели с ней мне предстоит жить свою жизнь и она моя вторая половина? Нет, полный бред, чушь!
С излишним оживлением Оксана поднимается, идет в прихожую. Оттуда она жизнерадостно кричит:
– Я завтра с утра приеду с вещами.
– Окей, приезжай!
– потерянно бормочу я.
22.
Итак, я живу с Оксаной. Она, как и Лиза, готовится рожать, требует постоянного внимания, капризничает. Гляжу на неё, и вспоминаю Кравчука:
Я живу на чужой территории,
И домой невозможен побег...
По вечерам, возвращаясь домой, задираю голову и смотрю на свет, горящий в окнах квартиры и у меня нет чувства, что кто-то меня ждет, что я кому-то там нужен. Хотя нет, Оксане нужны мои деньги. И только!
Кравчук был чертовски прав - домой невозможен побег, потому что эта миссия невыполнима. Нет у меня дома, и бежать некуда. И опять связаны руки. Что бы я не делал, результат всегда очевиден... и бла, бла, бла. Не хочется думать о том, что я хронический неудачник. "Лузерство как способ существования" - так можно озаглавить мою автобиографию, если я её когда-нибудь напишу.
Но надежды не оставляют меня, надежды на лучшую жизнь. Видимо поэтому, втайне от Оксаны, я порываюсь набрать номер Ани, той девушки-велосипедистки, написавшей губной помадой свой телефонный номер. Порываюсь, но мои порывы никогда не доходят до конца, не пересекают красную запретную линию.
И всё же, однажды...
Набираю номер, слышу гудок, и у меня тревожно стучит сердце. Наконец, раздается голос Ани:
– Кто это?
– Это...
– я замираю, не знаю, как себя назвать, - это тот водитель, который попросил номер у тебя. У светофора, помнишь?
– Нет!
– без долгих раздумий отвечает девушка, - слушайте, не морочьте мне голову!
– Это было весной. Я тебя чуть не задел дверцей машины, и ты меня обозвала "козлом".
– А так это ты был? И куда ты пропал?