Кредиторы эшафота
Шрифт:
— И?.. — спросил Панафье, испуганный и озадаченный смелостью и цинизмом существа, на которое он смотрел до сих пор как просто на женщину весьма легкого поведения.
— На другой день Левассер проснулся сумасшедшим. Он воображал, что представляет на земле Амура, посланного Орфеем пленять женщин своими прелестями.
Сказав это, Нисетта расхохоталась.
У Панафье невольно вырвался гневный жест, но он тут же сдержался. Эта женщина без души и сердца внушала ему глубочайшее отвращение.
— И
— Да, — ответила Нисетта.
— Какое действие он произвел?
— Часть ночи она смеялась и была весела. В Дижоне она наконец заснула от усталости.
Приехав в Париж, Рауль разбудил ее. Она открыла глаза, и так как порошок уже начал действовать, послушно встала. Я вынуждена была привести в порядок ее костюм, потому что она ничего не соображала. Рауль подал ей руку, довел до экипажа и сел вместе с ней.
— А ты что делала?
— Рауль поручил мне получить багаж и отвезти в указанное место.
— И таким образом несчастная была вами ограблена…
— Нет, на ее плече висела маленькая дорожная сумочка, в которой лежали ее драгоценности и бумажник, содержащий довольно большую сумму денег.
— Он уехал вместе с ней? Куда же вы ее отвезли?
— На бульвар Молерб напротив парка Монсо. Там он нанял квартиру, которую меблировал мебелью, купленной в отеле Друо.
— Он нанял квартиру специально для этого дела?
— Нет. Два или три раза он там устраивал ужины. Там же он переодевался аббатом.
— Разве он еще одевался в этот костюм?
— К Адели Мазель он всегда приходил одетый таким образом. И Адель была уверена, что он аббат. Эта уверенность даже увеличивала ее любовь к нему. Она выдавала его за своего духовника.
— Возвратимся к Эжени Герваль. Ты знала, что произошло?
— Да, как всегда. Они приехали в нанятую квартиру. Когда они легли спать, она воображала, что он любит ее, и доверчиво отдалась ему. Воспользовавшись этим, он воткнул ей в затылок золотую булавку.
— Такую же, как эта? — спросил Панафье, показывая булавку.
— Где ты ее достал?!
— Я скажу тебе это со временем. Продолжай!
— Я все тебе сказала.
— Он говорил тебе, что его жертвы страдали, кричали?
— О нет! Они незаметно переходили от жизни к смерти, наслаждаясь любовью.
— А Эжени Герваль?
— Я вижу, что ты знаешь все.
— Да, все.
— Но Эжени была только ранена. Она вскочила с постели и, ничего не соображая, выскочила из дома совершенно голая.
— Но негодяй преследовал ее?
— Да, но сразу потерял ее из виду. На следующий день, опасаясь следствия, он начал благоразумно наводить справки и узнал, что ее нашли утром в парке голую и совершение не в себе. Она вышла ночью через калитку садовника, оставленную открытой. Именно этому
— Неужели негодяй убил бы ее?
— Да, так он говорил мне и вполне способен на это. Я говорю тебе все это, потому что знаю его, — прибавила Нисетта, изменяя тон. — Все, что ему угрожает, что стоит на его пути, уничтожается им. Я знаю слишком много для того, чтобы в один прекрасный день он не убил бы и меня.
— И ты боишься только этого?
— Чего же мне еще бояться? — спросила с беспокойством Нисетта, глядя на Панафье.
— Ты боишься только его?
— Да.
— Однако ты была его сообщницей, и вы должны были делить получаемые вами деньги.
— Я не была его сообщницей никогда, и если иногда он использовал меня, чтобы привлекать свои жертвы, то все-таки я не знала цели.
Заставляя меня помогать ему, он всегда угрожал, что выдаст меня правосудию, рассказав о моем ребенке. Я поневоле повиновалась ему, так как он мог и меня убить.
— Но ты получала деньги? Что ты с ними делала?
— Нет, он давал мне в месяц постоянно одну и ту же сумму и еще делал подарки. Он был молод и не имел ничего, а жизнь, которую он вел, требовала по крайней мере сорока тысяч франков дохода. У него не было ни гроша — и я видела, как в одну ночь он проиграл восемьдесят тысяч франков. Целью его преступлений было достать деньги.
— Но если у тебя ничего нет, то твое поведение совсем непонятно.
— Повторяю тебе — я не была его сообщницей. Если я и согласилась молчать, то потому, что боялась нищеты. Я никогда не тратила много денег, и так как мои дела в порядке, то у меня есть кусок хлеба на старость. Мои деньги хорошо помещены.
Эта фраза поразила Панафье. Это чудовище говорило о том, что ее деньги хорошо помещены и она имеет кусок хлеба на старость!
— Ты думала о старости?.. — сказал Поль. — Ты знаешь, что нельзя вечно жить одной?
— У меня есть проступки, которые я хотела бы забыть, но я могу сказать человеку, которого полюблю, что не только не буду ему в тягость, но и дам средства к существованию.
Терпение Панафье лопалось, и он с трудом сдерживал свое негодование.
— Ты не боишься другого наказания?
— Чего мне бояться? Закон не может меня наказать — я не была сообщницей Рауля. Наоборот, я была подругой Эжени Герваль. Они идут вместе и просят меня взять на станции багаж. Я это делаю и отправляю по указанному адресу. Что же тут преступного?
Я была только любовницей Рауля, а затем познакомилась с Эжени Герваль, его новой любовницей. Это порок — не спорю. Но закон не наказывает его.
Я никогда не присутствовала ни при одном из его преступлений. Он давал мне деньги, но я знала, что он играет. Я считала, что он богат и мне нечего бояться.