Кремль. У
Шрифт:
В воскресенье производилось вселение в свежеотстроенные корпуса, их закончили с великим трудом. Накануне Вавилову удалось устроить митинг в клубе о церкви и о жилищной кооперации. Озорство овладело им, он даже велел послать повестку в Религиозное общество с просьбой прислать оппонента.
На митинг пришло много ткачей. Говорили о боге, все слушали внимательно. Выступали сектанты, которые говорили о морали и милосердии, страсти разгорелись, и Вавилов впервые был доволен.
Ему показалось, что он даже видел Ложечникова, но сам он не выступал и был очень доволен, что ему не удалось, хотя и лежало у него много записочек с цитатами и он понимал, что если их цитировать, то весь вечер займешь.
Он направился наблюдать вселение и понял, что агитирование Зинаиды надо рассматривать как ее трусость. Огромные здания с балконами-лоджиями, соединяющими две квартиры, о которых ему хвастал архитектор. Газоны обнесены решетчатой изгородью — тоже плод вымыслов архитектора; нашли в Кремле огромный склад палок от ручных гранат или бомбометов, архитектор и спроектировал изгородь. Проходы и проезды между сараями забиты людьми с корзинами, сундуками, козами, ребятишками, поднятыми еще с рассвета. Бабы бились к дверям, потрясая ордерами. Они отталкивали друг друга, ссорились — много здесь в этот день родилось многолетних судов. Совчиновники несколько испуганно дрожали, прижимаясь к своим гардеробам, недавно купленным и советского производства массового, с какими-то зелеными стеклами, и кроватями с никелированными шишками — мечтой каждого гражданина.
Милиционер Зиновий Петров взгромоздился на нелепого розового коня. Он смотрел с него величественно, мечтая о Силезии и одновременно о том, что вот они, «пять-петров», могли возрубить пять домов.
На углу Зинаида с портфелем под мышкой. На холме показался было Измаил верхом на коне, милиционер тронул к нему своего, и Измаил увернулся не потому, что он трусил, а потому, что ему приходилось три раза в день навещать своего больного сына.
Толпа устремилась, размахивая бумажками, к Зинаиде. Она подняла руку и, любуясь своим голосом, крикнула на всю площадь. «Все успеют», но предварительно она желает осмотреть ордера, и желательно, чтобы от каждого этажа и от каждого корпуса выбрали делегаток, она передаст им ключи.
Она презирала эту демонстративную затею вселять всех в один день. Хотели еще музыку пригласить. Есть чему радоваться! Она прижимала портфель с ключами к груди и твердо стояла на своем.
Люди быстро разделились по корпусам.
На месте осталась толпа, которая желала занять квартиры явочным порядком. Они кричали, озлобленные, оборванные. Зинаида, не дав им опомниться, — она презирала и отвергла желание милиции помочь ей, — пошла одна и одна желала справиться.
— Товарищи, пришедшие сюда для самовольного вселения, прошу не примешиваться к корпусным, а встать здесь на холме в очередь, и я буду записывать, с тем, чтобы…
Вавилов не разобрал ее слов.
Она выбрала несколько делегаток, которые тоже пошли и стали разговаривать с теми, которые желали вселиться самовольно. Стали говорить быстро, горячиться. Зинаида сказала:
— Мы придем с добавочным обследованием, становитесь и высказывайте мне ваши мысли по анкете.
Она выкрикнула анкету.
В то время получившие ключи переносили в квартиры вещи. Совчиновник или разжившийся и непьющий рабочий со своей мебелью, рядом с босяком, только что втащил громадное количество скопленных вещей, подобных декорациям, которыми в жизни пользоваться нельзя. Мосдрев, тебе подражает вся Россия, оглянись!..
Мальчишки из подвалов несли щепы, лягушек, ободранных кошек, цыплят и вообще «хозяйство». Сначала, оцепеневшие от грязи и бессонной ночи, квартиранты молчали, но затем началось. На лоджию положили сушить матрац, измоченный мальчонкой, и сама хозяйка пошла за щепой раздувать самовар, и пока она ходила, самовар и матрац исчезли. Она пошла через лоджию, в соседнюю квартиру, и немедленно сцепилась, а там сидела гостья, началась драка, а выяснилось, что с верхней лоджии хулиганы удочкой стащили. Экая чепуха! И в то же время —
Сняли самовар и матрац и кинули на пол. Воришки, нахлынувшие уже, тащили самовар. Хозяйка кинулась драться наверх; она била щепой хулиганов и сама норовила выкинуть самовар. С балконов улюлюкали спортсмены. Все искали Зинаиду, и целый день носилась она, и вечером ее взял к себе чай пить Ложечников.
Г. Селестенников встретил Вавилова подле этого, он тоже пришел и сказал, что Зинаида справится сама, он был из тех современных и молодых инженеров, которые довольны, и ему трудно было не быть довольным, он вырос и воспитался в каморке в корпусах, окончил рабфак и учился в Ленинграде. Он был только недоволен отцом, который давно ушел и сбился с истинного пути, работал по хлопку, затем завертелся, охотился, написал даже книги, его признали большим специалистом, он тоже рос в каморках, он был страшно любопытным. Он был ли коммунистом, он сторонился партий, а искал сам для себя какую-то отдельную тропку, жена его все терпела. Сын получился суховатым, но простым. Он пригласил Вавилова посмотреть рабочие силы, актер хвастается, но говорит, что нельзя показывать иностранцам спектакль.
Актер действительно трусил и отказывался, он смотрел испуганно. Вавилов должен сопровождать и смотреть, как иностранные инженеры будут высказываться против рационализации, а Т. Селестенников и сам понимает не меньше, но это его проект пригласить иностранцев, они пусть нашим разъяснят, а затем я им покажу планчик, и посмотрим, насколько мой разнится от ихнего… Вавилов слушал, как он кидает слова, и он нашел третий свой сук, он боится машин, он мучительно завидует людям, которые так ловко ходят среди машин и так действуют здорово, они довольны своей жизнью, и ему что же и о чем говорить, он понял, что его пугало, что машина не любит человека недовольного.
Он, Трифон Селестенников, пылал, и еще отец его смеет упрекать, что он влюбится в какую-то кремлевскую раскрасавицу, и он, конечно, не влюбится, но Вавилову-то не легче, ведь он подкидыш буржуазии, не правда ли?
Подошел архитектор А. Е. Колпинский. Он упарился, но нахвалиться не мог Зинаидой и рабочим классом, который все-таки хвалит и строит свою жизнь. Груша была хороша, она была довольна своим слабоволием и как бы говорила: да, я слаба, но, пожалуйста, не смейтесь надо мной.
Она понравилась Вавилову и поняла это, но она старалась не смотреть на него, сказала: «Да, он ничего», и сердце ее, как и всегда, замерло, и она подумала, что ее опять ждет какое-нибудь безобразие. Так, значит, надо идти обдирать сук. Третий. Вавилов устал. Он не может. Хоть отдохнуть, он пошел домой, и разговоры прервались, и А. Е. Колпинский сказал:
— Обычный утомленный и неуравновешенный тип, помяните мое слово, кончит он пулей в лоб.
Груше его стало жалко, и она простила ему рыжие его волосы.
С. П. Мезенцев зачастил к И. П. Лопте. Он предложил ему — так же, как подкупил плотовщиков оставить и не переносить пристань, и пристань не перенесли, и дело теперь заглохло, — подкупить Вавилова с тем, чтобы агитация за Кремль не удалась. Кроме того, вооружить реставрационную комиссию соответствующими справками, он берется помирить профессора З. Ф. Черепахина с Кремлем, и пусть Е. Дону извинится перед профессоров за нанесенную обиду. Надо мобилизовать общественное мнение Мануфактур, чтобы безобразие не повторилось, и он готов даже выяснить, за какую сумму можно купить Вавилова, причем, если И. П. Лопта согласится распространить слух, что Вавилова подкинули в Воспитательный дом и сама Мургабова может сознаться в своем грехе, и тогда будет все отлично, есть у него в Мануфактурах, сидит в архиве такой симпатичный старичок, сонный, зайти будто покурить и сунуть ему в архивные дела соответствующий документик о том, как и когда поступил в Воспитательный младенец Вавилов, незаконнорожденный и второй владелец Мануфактур.