Кремлевский фантомас
Шрифт:
Не меня ли, – думал Костя, – он выискивал? Раньше Виля боялся топтунов, не ходил. Теперь их нет – заявился.
Костя помнил, как лопотал идиот ему: «Котя, Котя, Котя», – а «Котя» бежал к Потехиным и слушать лепет не захотел. Или Виля хотел сказать – «Катя»?
Виля ведь мог увидеть что-то во дворе.
«Котя» или «Катя»? Костя повторил с вилиным слюнявым гугнивым выговором – и не понял.
Кстати, Виля глядел тогда с обидой. Завыл «Выходила на берег Катюша». Он словно насмехался в отместку.
И
Случайно сбили дебила или нет? В таком доме водители все опытные…
Косте, ушедшему в понедельник рано и пришедшему поздно, хмуро рассказала обо всем Маняша.
Вилю нашли скоро. Он валялся у нашего подъезда.
– Он, – рассказывала Маняша, – лежал как-то нестрашно. Ни кровинки. Будто шел и прилег. Вызвали скорую. Внутреннее кровоизлияние. Умер по дороге в больницу, не приходя в сознание. А может, и приходя. Сознание у него неизвестное. А в доме прошел слух, что утром вылетел из ворот малиновый «Крайслер». Машина потехинской жены.
– Но это слух, – добавила Маняша. – Выезжала не только она. А показаний никто из наших не дает.
– Дураков нет, – заключил Костя.
Бабушке было лучше. Говорила она почти нормально, но наговаривалась, к счастью, за день с Маняшей и перед сном, подав голос: «Костик, покушай», – шуршала в постели газетами.
На плите осталось немножко бабкиных, сваренных Маняшей, щей. Костя хотел доесть их. Но, вылив в тарелку почти всё, он оставил капельку в кастрюле, чтобы кастрюлю не мыть. На то есть Маняша.
Вообще, и есть не хотелось, даже домашней еды. Дома было тяжело. Дома стены не лечили. Неожиданно Косте пришла странная мысль. Неужели их местный убийца – и есть Яйцеголовый?
Все дороги вели в Рим, к Косте в дом.
Костя зашел к бабушке. Она дремала.
Костя задумчиво подошел к окну и уставился в живую точку на подоконнике.
Это был муравей. Он полз, волоча на себе труп товарища.
В Доме на набережной случалось порой нашествие насекомых. За последние пять лет прошли пауки, мокрицы, тараканы-альбиносы и тополиная тля. Прошлым летом были колорадки. В этом мае завелись осы, теперь муравьи. Старики травили их старыми средствами. Впрочем, нечисть и сама пропадала внезапно, как появлялась.
Вот и Костя ни с того ни с сего залез на кремлевские верхи. Он вообще теперь на вершине славы. Он без пяти минут хозяин Москвы. В июле он заработал тысячу долларов. Продавщицы смотрят на него влюбленно. А он тоже волочит дохлятину.
Но Касаткину страшно.
Дело не в том, что именно и про кого именно он напишет. Допустим, Крутикова с Исаевым не помогали Фантомасу, бандиту ли, чиновнику, вольной ли птице. Вера – трусиха, слушается начальства, а Гриша – бывший дьякон, и то не бывший, а экуменист. Хотя отсидеться под шумок под кремлевской землей на тридцати с лишним тысячах метров – есть где.
Впрочем,
Или Францев рвется к царским регалиям, пережив коммунистов? Зачем? Он, по всему, при коммунистах поцарствовал досыта.
Да нет же, не в том дело! А в том, что вся эта мутная канализация ведет именно к Косте в дом.
Может, Фантомас – головорез из сталкеров Миши Рахманова?
Оперы с Петровки проверяют всех.
Публиковать результаты МВД не даст: государственная преисподняя – дело деликатное. Но сказать Касаткину – оно скажет. Костя почти свой.
Нет. Сталкерам Оружейка и Кремль не по зубам. В Москве ловкачей полно, а главных советских катакомб никто из них и не нюхал.
Яйцеголовый, по размаху, происходит из Дома на набережной.
Катю он привел, как к себе домой.
По всему, Фантомас – здешний жилец. Но тогда зачем светиться?
А чего, собственно, ему бояться?
С другой стороны, Костя – тоже жилец. А сунулся он в тот понедельник, после Кати, к подвалу – уже висит дэзовский замок.
Значит, Яйцеголовый – человек большой, властный.
Или все это только совпадение?
Бабушка свистнула. Костя оглянулся. Она клевала носом, упершись подбородком в бантик на ночной рубашке.
Ну правильно! Бант! Убийца из озорства затянул на шее у старухи удавку бантом. Грабитель из озорства бросил на пол в Оружейке мерзость. И тут, и там – игра!
А тут еще и Виля погиб. Что он видел?
Костя вдруг вдохновился и позвонил слесарю Хабибуллину.
– Кто говорит, кто это, ай? – раздался резкий женский диспетчерский голос.
– Из двести пятидесятой. Касаткин Константин.
– Касантин? Нету вам Васи.
– А когда будет?
– Будет, будет. Никогда. Запой у него, ёп мин кельды сара акбар новые русские бара тураса рахман моя
не знает.
Касантин вернулся к окну. Муравей уволок свою ношу, очистил подоконник. Учись, Касантин.
24
РАЗБИТОЕ КОРЫТО
Окончился кошмарный июль.
Вся надежда была теперь у Кости на август. Хотелось взять хоть пол-отпуска, помириться с Катей и на досуге убрать падаль, высмотреть негодяя.
В отпуск уйти с 1-го числа Касаткин не смог. Его по-прежнему добивались.
Предстояло несколько тусовок и пресс-конференций. Пришли приглашения на презентацию в издательство «Фантом», на вечер Чака Норриса в кафе «Планета Голливуд», на приемы в посольства – французское и почему-то турецкое – и на ужин с Петросяном и этосамовским спонсором, желавшим познакомиться с блестящим этосамовцем.
И Костя решил так: если уехать нельзя, то он останется в Москве, но дома. В редакцию ни ногой. С 8-го числа он две недели поживет в свое удовольствие.