Кремлевское письмо

Бен Ноэл

— Неплохо, — произнес мужчина, подходя к Роуну. — Хочу взять их в Гондурас. Так как, парень, у тебя есть сто долларов?

Роун протянул ему шесть пятидесяти долларовых банкнот.

— Они могут повторить через час, если захочешь.

Мужчина подошел к неподвижно лежащей женщине.

— Извини, старуха, может, это поможет? — Он бросил ей две банкноты.

Толстуха от боли не могла пошевелиться. Она тупо уставилась на деньги. Четверо других так и стояли, не одеваясь, молча размазывая грязь и кровь по телу. Мужчина раздал им по пятьдесят

долларов. Они обрадовались, как дети в день рождения, бросились обнимать и целовать его. А потом, немного успокоившись, затащили толстуху в хижину.

Мужчина опустился в старое кресло-качалку и жестом подозвал Роуна.

— Ты видел всех, выбирай, но между нами, толстуха — это что-то. Потрясающая баба. Она такие вещи делает! Артистка! — Он качнулся, наблюдая за реакцией Роуна.

— Ты американец, верно? Я забыл, вас интересуют только лица. Тебе лучше выбрать другую. Они все великолепны. Я сам их учил. Они могут даже одеться, если тебя это больше возбуждает. Жаль, очень жаль, что ты не сможешь оценить толстуху, она ни с кем не сравнится. — Мужчина на мгновение нахмурился, а потом опять улыбнулся. — Да забудь ты свои привычки. Отпущение грехов рядом. Выбирай. За двадцать долларов любая — твоя. За тридцать — две. За пятьдесят — все стойло.

— Фонд Тиллинджера планирует экспедицию, — произнес Роун.

— Да черт с ним! Это важнее. За сорок — все твои.

— Разбойник ждет вас.

— Еще бы, лучше меня-то нет. — Он нагнулся к Роуну и доверительно сказал: — Бросаю монету. Моя взяла — платишь восемьдесят, твоя — все твои бесплатно. По-моему, справедливо.

— Самолет ждет, — произнес Роун.

— К черту самолет! — заорал Ханис. — Где твое чувство гармонии? Ты мне все о деле, а я об искусстве. Будем бросать монету?

— Самолет ждет, — повторил Роун.

— Ну так подождет! — рассвирепел Ханис, но, быстро взяв себя в руки, внимательно посмотрел на Роуна. — Я правильно понимаю, ехать мне в любом случае придется, хочу я или нет?

— Да, в общем так.

— Заставишь?

— Да.

— Убивать не станешь?

— Нет.

Ханис подмигнул Роуну:

— Пари хочешь? Фунтов на пятьдесят, сто пятьдесят долларов?

— А есть чем платить?

— А что, я уже неплатежеспособен?

— Боюсь, что так.

— Это осложняет дело. — Ханис был явно разочарован.

— Если у меня не получится, пришлют еще кого-нибудь.

— А почему я должен на них работать? Они меня пять лет гноили.

— Они сами пять лет гнили, а многие еще дольше.

Ханис помолчал.

— Разбойнику я ничего не должен. Стердевант — другое дело, но его нет.

— Стердевант умер.

Ханис расхохотался.

— Ну, парень, ты что, тоже в эту чепуху поверил? Послушай, я знаю Стердеванта, и я тебе говорю: он не способен на самоубийство.

— Тогда где он?

— Ждет, парень, ждет где-то, как лев в засаде, а придет время — покажется. Запомни мои слова — он ждет.

— Вы, кажется, очень уверены.

— Я совершенно уверен. Долго он

просто не выдержит — объявится. Никто не знал его, как я, и я знаю, что его заводит. Он в душе игрок. Я тоже, но он больше. Таких терпеливых как он я не встречал, а это главное качество для игрока. Надо уметь ждать, не ходить раньше времени, ждать хорошего расклада или таких козырей, чтобы наверняка. Стоит этому случиться, и Стердевант объявится.

— Я слышал, он был трусоват.

— Ты много чего услышишь. Что он боялся, был извращенцем, садистом. Каждый раз что-нибудь новенькое. Только одно не забудь: ты услышишь только то, что захочет Стердевант. У него просто страсть сбивать с толку. Знаешь, он последний из великих охотников. Ему нужен равный противник, а в наше время где найти такого? Поэтому у Стердеванта припасена тысяча уловок, чтобы не размениваться на мелочи. Мало кто понимает это. Смелых всегда мало понимали, а справедливых еще меньше.

— Вам все равно придется уехать со мной, — напомнил Роун.

— А мне что-то не хочется, — заявил Ханис. — Не из-за Разбойника, не думай. Просто есть такой физический закон: все тела когда-нибудь достигают состояния покоя. Я достиг этого состояния. Я, как Стердевант, тоже ищу равного соперника и нашел его здесь.

Я живу чувствами, играю на человеческих слабостях — обычно на чувственности, еще на распущенности и животных инстинктах. Я не пропаду, пока будет жив хоть один мужик, который заглядывает под юбку не только жене; пока женщина, глядя на мужчину, знает, что вызывает желание, я — живу!

Я держусь на запретах и поклонениях. Отнимите религию, закон, убейте совесть, оставьте нас без этих одежд и я пропал. Этим-то и привлекают меня здешние места. У местных индейцев вообще нет запретов, морали. Они, как любопытные дети, не сдерживают свои порывы, делают все, что захочется. Даже те крохи морали, которые принесла сюда цивилизация, исчезают, стоит им принять свое варево.

Скажи, где еще можно найти такое? Думаешь, я — воплощение порока? А для меня это, просто возвращение к животному, чувственному началу. Куда от этого деться? Они здесь так живут уже пятьсот лет. Господи, я здесь бордель думал открыть! Куда там! Какой бордель, если то, за что я собирался брать деньги, здесь делают бесплатно! Нет, мой невежественный друг, они умнее нас. Они притягивают меня. Испортить их нельзя, портить здесь просто нечего. Я побежден, обращен. Я учусь у них. Здесь мое сердце, я остаюсь.

— А деньги? — полюбопытствовал Роун.

Ханис не ответил, но глаза его загорелись. Однако он отрицательно покачал головой и широко улыбнулся.

— Нет, я уже не тот, что раньше. Мое место здесь.

— Много денег, — настаивал Роун.

— Парень, ты просто не хочешь понять. Я изменился внутри. На меня снизошел дух святой.

Роун как бы случайно уронил пачку денег на землю. Он увидел, как округлились глаза у Ханиса.

— И это только начало, — сказал Роун, поднял пачку и стал пересчитывать деньги.