Кремлевское письмо
Шрифт:
— А вы не допускаете мысли, что он доставил в Венгрию какую-либо информацию? Ее легко было спрятать в торт.
— Передо мной стояла задача выяснить, куда и когда он отправляется. Мне не поручали выяснять, что он будет делать попутно.
— Ясно, — прервал его Коснов. — Забудем торт. Сколько оперативников вы охватили в процентном отношении?
— Около восьмидесяти пяти процентов. Остальных прорабатываем.
— Неплохо, неплохо, — одобрил Коснов. — А вам удалось добыть информацию по уволенным и отставникам? Вряд ли мы найдем среди них то, что нам нужно, но лишняя информация
За неделю до вылета Поткина в Москву, Коснов затребовал информацию по агентам, которые были уволены, в отпуске или в отставке. Предстояло выяснить только имена, остальная информация могла подождать.
— Вот список отставников и уволенных, — Поткин достал из портфеля несколько копий и раздал их присутствующим. Список включал сто тридцать три фамилии. Решили прежде всего заняться теми, кто оставил службу после смерти Полякова. Таких оказалось пятьдесят девять. Сорок вторым в списке шел Роун, Чарльз Эванс, ВМС (ОМР), капитан-лейтенант, уволен 10 октября 1964 года.
Полковник Коснов ушел с приема ровно в девять. Поткин остался. Всю первую часть вечера он провел в поисках Бресновича. Наконец он решил отдать посылку зятю Бресновича, лейтенанту Гродину. Поткин едва притронулся к угощению, но выпил две рюмки водки. Ни Брежнева, ни Косыгина он не встретил, хотя их ждали. Скорее всего, они совсем не приезжали, а может, уже уехали. Микояна он видел, а Суслова — нет. Говорили, Суслов болен. Но можно ли этому верить? Отсутствовали еще несколько высокопоставленных лиц. Хрущев, например. Естественно, китайцы. Поткин вдруг подумал о жене и девочках. Как они там? Бородатый кубинец с сигарой прижал его к стене и с жутким акцентом говорил что-то на ломаном русском языке. Поткин увидел, как Гродин жестом зовет его. Он поднялся за ним по мраморной лестнице в библиотеку. Это была теплая, отделанная деревом комната с камином из резного камня, в котором горели дрова. Бреснович стоял у письменного стола, изучая содержание посылки. Это была небольшая картина, написанная маслом. Бреснович с трудом сдерживал восторг.
— Превосходно, правда? — произнес он.
— Да.
— Идите сюда, ближе. Вам же не видно.
Поткин повиновался. Он разглядывал картину без особого восторга. Он не любил искусства, не понимал его. На балете он просто засыпал.
— А теперь что скажете?
— Очень красиво.
— Больше чем красиво. Это одна из лучших его картин, она великолепна. Согласны?
— Да.
— Вы знали, что в посылке? — спросил Бреснович.
— Нет.
— А что вы подумали?
— Ничего, просто посылка.
Бреснович сиял от удовольствия, разглядывая очередное приобретение. Он явно дразнил Поткина.
— Просто посылка?
— Да.
— Но раму вы, наверное, чувствовали? Думали, что там?
— Я перевез столько посылок, что давно перестал об этом думать. Сейчас — произведение искусства, в другой раз — что-нибудь противоположное.
Бреснович рассмеялся.
— Вы, товарищ Поткин, молодец. Я бы на вашем месте не удержался, заглянул. Я, знаете ли, просто не выношу мысли, что что-то происходит без моего ведома.
Он положил картину на стол
— Как по-вашему, кто из них одержит верх?
— Что?
— Кто одержит верх? Брежнев или Косыгин?
— П-понятия не имею.
— Ну, ну, товарищ Поткин, — настаивал Бреснович, — вы же наверняка это обсуждали с кем-нибудь, с женой, например.
— Нет, ни с кем.
Бреснович отрепетировано нахмурился.
— Товарищ Поткин, сейчас 1964 год. Ленина и Сталина нет в живых. С Берией покончено. У нас больше нет диктатора. Мы теперь мощная, процветающая, цивилизованная страна. Наша сила всегда была в умении приспособиться — и к лучшему, и к худшему. Товарищ Суслов — убежденный сталинист. К нему прислушиваются. Мы не согласны с ним, но это не причина, чтобы убрать его. Страной управляет Центральный Комитет. Много человек с разными мнениями. Это нормально. Но со всеми мнениями приходится считаться. Товарищу Хрущеву этот урок дорого обошелся.
— Но я п-правда не думал об этом.
— Думали, думали, как каждый россиянин, европеец, американец, азиат, как сами Брежнев и Косыгин. Мы никого не вводим в заблуждение. Не надо быть диалектиком, чтобы понять: править может только один человек, при любом строе, будь то коммунизм, капитализм или монархия. История доказывает это однозначно. Сейчас мы стараемся угадать, кто это будет. Прямо общенародное увлечение. Я думаю — Суслов, а вы, Гродин?
— Думаю — Косыгин.
Бреснович, казалось, удивился. Он обратился к Поткину:
— А вы, товарищ Поткин, как считаете?
— Н-никак. Поверьте, я не думал об этом. У меня нет мнения на этот счет.
— Бросьте! Вы же русский! Речь идет о вашей стране, о вашем будущем. — Голос Бресновича звучал сурово. — Вы же член партии.
— Я р-работал. Думать было некогда.
— Именно то, чем вы занимались, может серьезно повлиять на обстановку в Кремле.
— Н-не понимаю.
— Как по-вашему, что затевает Коснов? Что стоит за «Серией Пять»?
— М-мне бы не хотелось говорить об этом.
— Придется, дорогой мой, потому вы и здесь. Спрашиваю еще раз: что, по-вашему, стоит за «Серией Пять»? Почему полковник Коснов занялся этим?
Это было уже ближе к компетенции Поткина. Он успокоился.
— Думаю, это может быть очень ценная информация.
— Каким образом?
— Полная информация об агентах противника и их действиях облегчит работу контрразведки.
— Так, по-вашему, полковник Коснов старается облегчить работу контрразведки?
— Полагаю, да.
— Полагаете?
— Я не знаю всех тонкостей. Делаю только то, что поручают.
Бреснович снисходительно улыбнулся.
— Товарищ Поткин, ваш отдел потратил за последние два месяца тринадцать миллионов рублей. Не важно, откуда мне известно об этом. Главное — известно, и не от моего зятя. Мне все равно, верите вы или нет. Вам не кажется, что тринадцать миллионов — несколько многовато для облегчения работы контрразведки?
Поткин молчал.
Бреснович откинулся на спинку кресла.
— Что вы знаете о письме?