Кремовые розы для моей малютки

Паветра Вита

К счастью, никто из присутствующих этого не мог заметить.

А Патрик... что Патрик? Он улыбался еще ослепительней, смеялся еще громче, хулиганил и веселился еще сильней. Весь день напролет, и весь вечер — показавшиеся ему беспощадно бесконечными — и до самого рассвета. Потом был недолгий сон — и новая жизнь. А лучше б ее вовсе не было.

Так думал юный Патрик - сиятельный граф ***, будущий хозяин Замка-на-Холмах, впоследствии — беглец из родного дома, бродяга, любимец женщин и, наконец, гроза преступников и «звезда» Управления полиции города *** — сержант

Патрик О*Рейли.

Глава 9

Мерседес вновь, уже в третий раз, пересчитала больших резиновых пауков — и тех, что лежали в большой коробке, и тех, что «украшали» витрину и прилавок. Пересчитала и скривилась: быть ей уволенной. Это уж, как пить дать.

Shit! Shit! Shit![i]

То-то бабка обрадуется, чтоб ее черти в ад унесли! Навсегда да поскорей… только там ей и место! Мерседес сплюнула через левое плечо и в шестой раз (охо-хонюшки!) принялась за расчет.

Зазвенел колокольчик. Двери распахнулись — и на пороге магазинчика возникла цыганка. Молодая, красивая и чем-то сильно озабоченная.

— Вали отсюда, — сквозь зубы «поприветствовала» ее Мерседес. — Давай-давай!

— Зачем гонишь? Я с добром, — подмигнула цыганка. — Спроси-узнай, а потом уж — гони.

— С вами только заговори, — хмыкнула Мерседес. — Неужто пришла заплатить за тех пауков, что твоя мелюзга сперла, а?

Цыганка улыбнулась.

— Это не мои дети — сестрины. Не злись, не заводись. Надо же детям чем-то играть? Игрушки твои — хорошие. Не жалей, красавица. Тебе за то — втрое вернется.

— Ну, ты и наглая, — покачала головой девушка. — Да я особо и не рассчитывала, что ты раскошелишься. Совести у вас, цыганок, ни на грош.

— Э-э, неправда твоя! Есть у нас совесть, много ее.

— Но денег не отдашь, конечно?

— Конечно, не отдам. Я тебе зато погадаю.

— Больно надо! — фыркнула Мерседес. — Иди себе, давай-давай! И не вздумай ничего тут спереть — догоню и врежу.

— Злая ты… нельзя так. Нет!

— Мало мне радости за ваши шалости последние деньги отдавать.

И, давая понять, что разговор окончен, она демонстративно уткнулась в бумаги. Но исподтишка пристально следила за непрошеной гостьей. А та усмехнулась и как-то неестественно быстро, в три шага, оказалась возле прилавка. Будто ветром ее принесло, не иначе. И, глядя в настороженные глаза девушки, произнесла:

— Не отказывайся. Это судьба второй раз предложить может, я — не стану. Как бы потом не пожалеть.

Говорила так — глаза-в-глаза смотрела. Не улыбаясь и уж тем боле — не смеясь. Черные зрачки ее увеличивались и, казалось, затягивали в себя душу Мерседес, убирая недоверие девушки и настороженность. Чувства эти таяли, исчезали, утекали… навсегда? Возможно. Так думала Мерседес, не в силах пошевелиться, как будто приросла или приклеилась к своему месту.

— Вот и хорошо, вот и славно, — сказала цыганка. — А теперь слушай внимательно. Скоро появится в твоей жизни человек: ни молодой, ни старый. Будет спрашивать, допытываться. Ты ему врать не вздумай! Правду

скажешь — тогда он тебе поможет, жизнь свою перевернешь.

Мерседес слушала ее с усмешкой: «А сама-то как врешь — красиво, складно».

— А не скажу правду, что тогда? — произнесла она вслух.

— Не надо так. Верь ему.

— А если не захочу?

— Не поверишь ему — погибнешь. Тому Бог свидетель, что знала — все сказала, теперь сама решай! — и цыганка развела руками. И, пока обескураженная девушка думала, что ответить заморочившей ей голову «прохиндейке», выскользнула за дверь.

…Она искала резиновых пауков повсюду и пересчитывала оставшихся, наверное, в сотый раз, но концы с концами по-прежнему не сходились. И даже не заметила, как возле прилавка оказался коренастый мужчина средних лет, в измятом плаще. Губы его улыбались, но серые глаза смотрели пристально, испытующе.

— Добрый день! Что, детвора ворует помаленьку? — подмигнул он.

— Угу.

— Такую гадость? Они ведь, как живые, брр!

Девушка неожиданно улыбнулась.

— Это вам гадость, а детям — нравится.

— А вам?

— Я пауков люблю. Вот платить за то, что кто-то другой сопрет — этого не люблю. Да что возьмешь с цыганят? У них в мозгах прописано: что твое — мое. Говнюки.

Мужчина покивал в ответ. А девушка, с опозданием, удивилась: как это она не заметила его прихода, колокольчик-то не звонил. Неужто цыганка его сперла — как сувенир или просто из вредности?

— Забыл представиться, — улыбнулся незваный гость. — Комиссар Фома Савлински, уголовная полиция. — Он раскрыл удостоверение. — Скажите, мисс ди Сампайо, где вы находились в ночь с 12 на 13 июня сего года?

— Дома, то есть в пансионе. А в чем меня обвиняют? Что за бред?!

— Абсолютно ни в чем, просто маленькое уточнение. Говорят, в ту ночь вас видели на автостоянке «Райские кущи».

— Брехня! Между прочим, я работаю — весь день, а по ночам сплю. Странное занятие, да, господин комиссар… как-там-вас?

— Фома Савлински.

Воцарилась нехорошая тишина. Господин комиссар еще раз пристально глянул на хмурую девушку, усмехнулся — и попрощался.

«Глаза бы мои тебя не видели», подумала Мерседес.

Прямо из магазинчика господин комиссар отправился на улицу Коронации, в скромный пансион «Под платаном». Найти его не составило труда — возле дома и, впрямь, росло здоровенное дерево. Фоме повезло: хозяйка заведения, миссис Броуди, оказалась на месте. Краснела, бледнела, однако согласилась поговорить о своей постоялице — мисс Мерседес ди Сампайо. Всего лишь поговорить, убедил ее господин комиссар, «не под протокол, а в качестве обычной, обоюдоприятной, беседы». Дабы отвести от «милой девочки» все мыслимые и немыслимые подозрения. Поскольку алиби у нее на вечер убийства Чарльза-Маурицио-Бенджамена Смита не было: сначала мисс ди Сампайо шаталась по городу, потом — каталась на автобусе, совершенно безадресно. То есть легкомысленно и бездумно.