Крепитесь, други!
Шрифт:
— Народ, народ… Задурили с экранов, чародеи. Слушай… давай напишем в Кремль, может, прислушаются?
— Обязательно, — хмыкнул Викентий Матвеевич. — Ты ли это, Семен Семенович? Кому нужны наши письма! Там советников пруд пруди. А вот почему Степаныч обещает устойчивый рост экономики к концу века? Мужик ответственный, не с потолка же берет.
— Явлинский говорит, что удач нет. А он часто бывает прав.
— По-противному, в белых перчатках, прав. Все равно как предсказать, что алкоголик напьется к вечеру «Видите, я же говорил!»… А что скажешь про историю Клинтона с Моникой Левински? — неловко усмехнулся Викентий Матвеевич.
— Фу. Даже говорить не хочу, — отрезал отставной майор, но в ту же минуту хмыкнул и рассмеялся. — Ему можно.
Замолчав, они стали подниматься в горку к оптовому рынку. Там принялись ходить вдоль палаток, набирать в сумки продукты, сравнивая цены с магазинными. Оптовые были ниже.
Ребенок захныкал среди ночи, сначала тихо, будто нехотя, потом громче и громче. Агнесса взяла его к себе под одеяло. Он был горячий, с мокрыми волосами. Не открывая глаз, стал карабкаться на подушку и просить-умолять разумным голосом.
— Мамочка, вылечи меня-я…
В семь часов сверху спустилась мать, и Агнесса, в шубе и меховой шапке вышла из дома под холодные яркие звезды. Сегодня, в студеный понедельник, ей были назначены сразу две встречи и обещаны договора в разных концах пригорода. Ехать было не близко, но январь оказался так скуп на заработки, что приходилось использовать любую возможность. Под ногами визжал промороженный снег, на востоке, над ломаными очертаниями домов алела заря; выше нее птичьим крылом разметнулись перистые розовые облака с жемчужно-серыми переливами, и к ним из темной середины неба неслась раскаленная стрела самолетного следа.
Агнесса опустила глаза.
В молчаливой утренней толпе, в смешанном паре дыхания она спустилась в подземный переход, вошла в качающиеся двери станции метро Китай-Город и поехала на Киевский вокзал. За две минуты до отправления успела купить билет, газету, села в раннюю электричку. В полупустом вагоне у окна развернула газету, пробежала глазами две статьи на первой странице. И помертвела. Отбросила газету подальше на скамейке.
Поздно. Незнания не воротишь.
Первая новость сообщала о взрыве в вагоне поезда метро как раз на ее линии, близ станции Третьяковской. С жертвами, ранеными. Должно быть, о нем сообщали в «Новостях», но Агнесса не смотрела телевизор ни утром, ни вечером. Вторая новость была еще хуже. Двое подростков после долгих побоев и издевательств убили третьего, своего одноклассника. Мальчик доверчиво пошел с ними в тот подвал, он так просил о пощаде, не убивайте, меня дома ждут… Агнесса заломила брови. Эта надолго… С тех пор как родился ее сын, все события, что бы не происходило в мире, воспринималось ею по касательной к его благополучию, особенно, если страдали дети. По этой касательной тревога настигала ее прежде, чем мысль об опасности, потом бродила, саднила сердце.
Город отступил, за окном потянулись белые поля, холмы с дальними серыми перелесками, ленивым полетом черных галок.
— Тарасовка, — объявили по вагону.
Агнесса вышла.
Отшумев, электропоезд стал умаляться, втягиваясь в дальнюю путаницу железнодорожных проводов, столбов, рельсов. Подмосковная тишь повисла вокруг. Заснеженные сосны и темные ели с сугробами на ветвях стояли сразу за откосами. От дальнего конца платформы уходила в лес дорога, уродливо разбитая тяжелой колесной техникой на множество продольных ухабов, слева, под деревьями вилась белая тропка. Агнесса пошла по ней.
Солнце поднялось, день наступил ясный. Согласно пришвинскому календарю, начиналась «весна света», хотя мороз стоял трескучий, редкий для московских зим. Под ногами визжал снег. Повсюду валялись красные, растрепанные птичьим клювом или беличьими зубками, еловые шишки, виднелись следы птиц и мышей, чьи-то похожие на заячьи, на лосиные. Лесная жизнь доверчиво вершилась вокруг.
Доверчиво… о-о!
Идти пришлось недолго. За деревьями показалась стройка. Фирма строила коттеджи. Четыре дома уже стояли под крышей, два-три достраивались, для следующих были отрыты котлованы. Их грубые суглинки хранили следы жестких
«Запущенный ребенок, — с жалостью посмотрела Агнесса. — Где его мать? Как он питается?»
На этом объекте сделка сорвалась. Не приглашая в вагончик, прораб объяснил Агнессе, что руководство решило отложить публикацию статей о весенней распродаже домов в виду снижения цен на них.
— Мы вам звонили в пятницу, никто не подошел. Мы не виноваты.
Она промолчала. Бывает. Звонили, не звонили. Кто церемонится с рекламными агентами!
День разгорелся. Окруженное морозной радугой, солнце накалилось до полного белого сияния, залило землю ярким светом, но без тепла, как бы для самого себя. В застылом лесу между древесных стволов дымно стояли его косые твердые лучи, в которых играли серебристые искры, словно в сказочном снежном королевстве.
Следовало поспешить, чтобы успеть на последнюю перед дневным перерывом электричку. Легко, как спартанка, Агнесса пробежалась по визжащей тропке, мимо шишек, следов, кустов и деревьев, вбежала на платформу одновременно с поездом и вошла в раздвигающуюся дверь вагона. Вновь потянулись широкие белые поля, дальние деревеньки, промышленные пригородные зоны, вновь разлилась саднящая боль.
В Москву она вернулась в середине дня.
Второй адрес был на Ярославском шоссе, близ кольцевой дороги, и тоже строительный котлован, глубокий, как провал. Далеко внизу еще возился маленький оранжевый экскаватор, было видно, как из его ковша от свежевынутой земли валит на морозе густой пар. Пришлось спуститься туда по длинному-длинному покату, ходить по незамерзающим грунтовым лужам, слушать напористую речь управляющего. Душа ныла и ныла. Отсюда, с уровня днища, стены казались высокими, как египетские пирамиды, в них желтели и неровно переслаивались с серыми и коричневыми, слои песка и суглинка, вверху, ближе к поверхности, виднелись остатки белой кладки давно исчезнувшего храма, там и сям краснелись сгустки раскрошенного кирпича, а в углах выработки стояли истуканами молочно-белые комы льда. Возле них с ломиками и кувалдами теснились толсто-одетые женщины в синих, красных, зеленых головных платках, пытаясь отколоть твердые, как камень, ледовые куски. В слепящих по-марсиански лучах солнца от этих пятен заломило виски.
— Кому он нужен, подземный гараж? — не сдержалась Агнесса.
— Подземный-то? — недоверчиво глянул строитель. — Да поверней как-будто, подземный-то.
Они поднялись наверх, прошли в жаркую барак-контору. Вторую нынешнюю неудачу Агнесса сотворила собственными руками. То ли управляющий не простил ее сомнений в полезности глубокого гаража и, задетый за живое, раздумал допускать ее к своему детищу, то ли, в самом деле, как объяснил ей, забыл где-то печать, только заполненный договор пришлось оставить на его столе «до завтра», на произвол судьбы без всяких прав и надежд, потому что согласие между Заказчиком и Исполнителем развалилось на глазах.
Короткий день угасал. Город вновь зажигал фонари. Горячим росчерком загорелась вдали изящная буква «М».
«Домой, домой…» — она побежала к остановке автобуса.
Окутанный клубами пара, с утеплителем «на морде», автобус высадил пассажиров из заледеневшего салона с лубяными, пушистыми от инея окошками в двух шагах от метро ВДНХ. Вестибюль станции тоже дымился морозным паром, люди, люди, зыбкие, отдельные, закачались вокруг нее.
«Домой, домой…»
Миновали Алексеевскую, Рижскую, Тургеневскую. Вдруг поезд остановился. За черными окнами проявились стены тоннеля, пыльные ленты электропроводки. Пассажиры молчали. В вагоне быстро сгущалась духота. Сто двадцать человек молча смотрели перед собой.