Крепость демона 2
Шрифт:
Девушка на сцене допела песню, поклонилась и объявила перерыв, села за столик к гостям, стала с ними общаться, все остальные тоже заговорили между собой активнее. Райнир держал мою руку и водил пальцем по линиям на ладони, рассказывая, что в одном из Миров, где он когда-то работал, верят, что линии ладони отражают судьбу, и даже делают на ладони пластические операции, чтобы поменять эти линии, и вместе с ними поменять судьбу. Мы посмеялись, я забрала руку, но через время он опять её взял, я не мешала – он уже так делал, мне это даже нравилось. Сейчас он решил
Его хитрые эльфийские глаза, от природы слегка удлинённые, щурились откровенно по-лисьи, изучали наши переплетённые пальцы, улыбались. Потом серебристые ресницы на миг поднимались, чтобы окатить меня синим, что на фоне жёлтых фонарей на берегу, тёмной воды, чёрного интерьера и белого костюма ощущалось как удар пенной волны, сбивающий с ног, а потом он опять опускал ресницы, и как будто бы ничего не было, белый эльф в белом костюме, мягко улыбается и гладит мои пальцы, напевно произнося моё старое имя:
– Ле-йа, Ли-ле-рин. Такое красивое имя, почему ты его поменяла?
– Я никогда не чувствовала его своим.
– Такие красивые маленькие ручки. И такие сильные, – он погладил мои пальцы с приятно сильным нажимом, опять поднял глаза, обрушивая на меня их синеву, улыбнулся шире: – Ты творишь этими руками красоту, Лейа. Да? Почему ты выбрала именно пластическую хирургию?
– Мне понравилась идея помогать разумным изменить себя так, как им хочется.
– Подчищаешь помарки за Творцом?
– Он иногда бывает по-настоящему жесток.
– Не в случае эльфов, к счастью, – он наклонился ближе и внимательно посмотрел мне в глаза, потом на губы, на шрам и опять в глаза, – я рад, что ты решила не менять себя. Ты совершенство.
Я изобразила высокомерный эльфийский пафос и кивнула:
– Я тоже так подумала.
Мы рассмеялись одновременно, он отпустил мою руку, я взяла бокал, сделала глоток и добавила, справедливости ради:
– На самом деле, большая часть моих операций это не эстетика, а реконструкция. Моделей я тоже иногда беру, если очень просят их влиятельные покровители, но девяносто процентов моей работы это аварии и дети.
– Дети? Зачем?
– По назначению. Они иногда рождаются с отклонениями, типа расщепления нёба, и операцию оплачивает Содружество, но не всем сразу, есть квота от городской администрации, пациенты встают в очередь, разные больницы разбирают себе пациентов из этой очереди. Но в Верхнем не так много больниц с необходимым техническим оснащением и врачами нужной специализации, поэтому в этой очереди иногда стоят годами, ребёнок успевает перерасти идеальный возраст для хирургического вмешательства. И чтобы мотивировать частные клиники принимать этих пациентов, государство даёт за них налоговые льготы и более выгодные условия кредитования. Вот за эти льготы и кредиты я правлю лица младенцам.
– С ума сойти. Это прекрасно. Покажешь? – он коротко посмотрел на мой
– Сейчас, – я взяла телефон и нашла в интернете статью, приблизила сначала одну фотографию, потом другую: – Вот, это до и после.
– Да, она ощутимо похорошела, – Райн внимательно изучил фотографии, так внимательно, как будто это была головоломка, приблизил их сильнее, пролистал туда-обратно, улыбнулся с лёгким непониманием: – Я даже не могу сказать, в чем конкретно дело. Разницу вижу, а причину найти не могу, мистика какая-то. Что ты ей правила?
– Я не делала ей операцию. Я делала операцию её ребёнку.
Райн посмотрел на меня с недоверием, я рассмеялась – это была моя любимая шутка, я всегда задавала этот вопрос интернам, они ломали головы и находили несуществующие вмешательства, а потом сами над собой смеялись, если умели. Райн умел.
– Ты коллекционируешь фото мам? До и после?
– Ага. Прошу их подержать ребёнка, как будто мне надо сфотографировать его, а сама снимаю мам. Только я тебе их не покажу, это личная информация. Поверь на слово, это круто.
Он смеялся и опять мягко подбирался ближе, взял меня за руку и спросил:
– Они всегда так сильно меняются?
– Да. Ты же видишь. Детям всё равно, они ничего не понимают, и потом ничего не вспомнят. А матери всегда винят себя, хотя от них ничего не зависит. И когда их ребёнок начинает самостоятельно есть и улыбаться, матери просто в восторге, они даже внешне совсем другие, моложе, сильнее и увереннее. Меня вдохновляют они, а не их дети, дети просто пациенты, а матери – соавторы чуда.
– Лейа... это ты чудо, – он смотрел на меня как на что-то великолепное, смотрел на мои руки, гладил ладонь, потом мягко поцеловал кончики пальцев и посмотрел мне в глаза, шёпотом признаваясь, как в чём-то плохом: – Я завтра уезжаю, рано утром.
– Новое задание?
– Оно самое. Ни минуты покоя верным детям Альянса. Но до утра я совершенно свободен, – его лисьи глаза опять встретились с моими, я свои отвела, он отпустил мою ладонь и шепнул с лёгкой грустью: – Я не настаиваю.
– Спасибо.
Я пыталась сказать это без иронии – можно подумать, если бы он настаивал, мой ответ изменился бы.
– Ты до сих пор его не забыла?
А вот тут уже он пытался говорить без иронии – старая тема, настолько затёртая, что любые аргументы уже были озвучены во всех вариациях, и очередной разговор превращался в шахматную партию, где все ходы известны и на любую тактику атаки существует множество тактик защиты, и вопрос только в том, какую избрать сегодня.