Крепость в Лихолесье
Шрифт:
Работали на складе в основном маленькие пещерные орки-снаги: пилили и рубили бревна, привозимые с лесоповала, на небольшие круглые чурбачки, потом кололи эти чурбаки на поленья и складывали их либо в поленницы, либо на телеги, которые развозились по территории Крепости. Кархаш появлению Гэджа не слишком обрадовался, покосился на него неодобрительно, раздумчиво пожевал губами, потом все-таки выдал ему небольшой плохо заточенный топорик и указал на груду чурбаков, лежащую под ближайшей стеной.
Работа была несложная и привычная, хоть и однообразная. Гэдж ставил
Ближе к середине дня на подмогу набежали рраухуровы «щенки». В пару к Гэджу встал какой-то лопоухий парень не то по имени, не то по кличке Барыш; его брат-близнец (они были похожи, как две капли воды, разве что у барышева братца в копну волос была воткнута рыбья кость) собирал наколотые поленья, относил под навес и складывал там в поленницу. Начали они бодро-весело, с огоньком: порядки Дол Гулдура работой брезговать не позволяли, — но тут мимо прошел рыжий Шаграх, что-то шепнул Барышу на ухо, поглядывая на Гэджа — и рабочий настрой лопоухого как-то разом иссяк.
— Что-то у меня топор тупой, — он хмуро разглядывал лезвие своего топорика, с озабоченным видом пробуя его пальцем. — Пойду оселок поищу.
— У Кархаша есть точило, — утирая пот со лба, сказал Гэдж. — Давай не задерживайся, — он кивнул на поленницу, — Кархаш велел ряд до обеда закончить.
— Ну так заканчивай, — ухмыляясь, сказал Барыш. — За чем же дело стало?
Гэдж посмотрел на груду чурбаков, мрачно глыбящуюся в углу двора, и на свои ладони, натертые до кровавых пузырей. Сказал сквозь зубы так спокойно, как только мог:
— Это работа на двоих. Я один не справлюсь.
— Поднажмешь — и справишься! — весело прохрипел Барыш. — Глоб!
Это словечко — «глоб», «рохля», «дурачок», так и прицепилось к Гэджу в качестве прозвища, ибо его настоящим именем по-прежнему никто не считал нужным интересоваться.
Барыш воткнул топорик в колоду и исчез; его брат, спустя минуту подошедший за очередной порцией наколотых поленьев, с удивлением покрутил головой.
— А где Барыш? — он смотрел на Гэджа так косо и опасливо, точно подозревал его в чем-то крайне неблаговидном.
Гэдж устало взмахнул топором и развалил надвое очередное полено.
— Я его съел, — буркнул он. — Без хлеба и соли, понял? Щас тобой закушу.
Лопоух номер два постучал пальцем по лбу.
— Ты совсем поехавший, да?
— Да, — сказал Гэдж. — И у меня в руке топор.
Рыбья Кость убежал, и Гэдж понял, что носить и складывать поленья ему теперь тоже придется самому…
Неожиданно явился Кархаш, обходящий свои владения, посмотрел на Гэджа красноватым слезящимся
— Почему один, где эти обормоты? Отлынивают?
Гэдж пожал плечами.
Кархаш затрясся. Он мычал, дергался, закатывал глаза и брызгал слюной — а, вволю отбрызгав, тоже куда-то ушел. Зато вскоре появились Барыш и Рыжий — их пригнал Рраухур бранью, ударами кнута и щедрыми обещаниями «рыла до медного блеска надраить». Барыш, яростно всхлипывая, вновь взялся за топор, Рыжий, проходя мимо Гэджа, злобно прошипел:
— С-сука! Ты продал, да?
Гэдж изо всех сил не обращал на него внимания. Он набрал охапку поленьев и понес их к складу, чтобы уложить в штабель, подошел к поленнице — и в этот момент крайний, не доведенный до конца ряд поленьев рухнул прямо на него… На плечи и без того пухнущую голову Гэджа лавиной посыпались крепкие тяжелые чурочки, он едва успел отскочить, чтобы не получить еще одну зияющую ссадину на лбу. Но досадно было даже не это, а то, что поленницу — плод работы целого утра — теперь нужно было перекладывать заново. Из-за остатков рухнувшего штабеля раздался тихий злорадный смех и топот убегающих ног…
Где-то в мрачной утробе Замка гулко прозвучал гонг — сигнал к трапезе. В воротах дровяного склада выросла громоздкая фигура Рраухура:
— Строиться!
«Щенки» побросали топоры в корзину и, живо выстроившись шеренгой по ранжиру, дружным строем утопали в трапезную. Гэджа обедать никто не звал, а руины рухнувшей поленницы возвышались рядом молчаливым укором и требовали немедленного и неукоснительного восстановления. Гэдж устало присел около поленницы на чурбак, наклонился и поднял валявшуюся неподалеку чурочку, взвесил её в руке. Лениво закинул на верхушку штабеля… за ней — другую…
К нему, прихрамывая, подошел Кархаш:
— Иди уже, чего сидишь… Сам соберу.
Гэдж посмотрел на него. Снага был тощий, согбенный, плешивый; волосы, сохранившиеся на его головенке, торчали в разные стороны неопрятными клоками, глаз — тот, что косил — слезился, костлявые морщинистые руки слегка дрожали. Гэдж глотнул; что-то жарко и душно схватило его за горло.
— Надо… валерианы набрать, — сказал он хрипло. — Попроси, чтобы из леса тебе корешков привезли. Или листьев мелиссы… Сделай настой и пей утром и вечером по полстакана.
Потом поднялся и, не оглядываясь, торопливо зашагал прочь.
* * *
Каграта дома не было, но каморка, к счастью, оказалась незаперта.
Гэдж без аппетита похлебал холодное чечевичное варево. Поворошил кочергой прогоревшие угли в очаге… Обуглившиеся клочки бумаги лежали там — черные, страшные, рассыпающиеся в пепел при попытке взять их в руки — жалкие останки его умершей веры в справедливость и память тех, былых времен… когда Гэдж был юн и наивен, когда уповал в правильность мира и пусть дикую, но благородно-самобытную натуру своих сородичей… Теперь все это лежало в его душе прахом и тленом — тяжелым, мерзким, полуразложившимся трупом, словно куча отбросов на дне выгребной ямы.