Крепость в Лихолесье
Шрифт:
Внизу, на плацу, шли учения. На сей раз не для взрослых бойцов — по площади, дыша друг другу в затылок, чеканили шаг молодые орки, почти мальчишки, возрастом едва ли старше Гэджа. Младшая дружина… Повинуясь отрывистой команде наставника, они выстроились вдоль стены шеренгой и единым слитным движением обнажили оружие — простые короткие палаши. Наставник — коренастый, с отрубленным ухом орк, в черных волосах которого пробивались седые пряди — прошел вдоль строя, придирчиво разглядывая предъявленные клинки. Оружие двоих учеников ему чем-то не приглянулось, он за уши выволок их из строя, и они понуро потащились к стене, сели там на бревна и принялись приводить снаряжение в надлежащий вид. Остальные убрали палаши в ножны, рассчитались попарно, разобрали из корзины принесенные наставником деревянные мечи и, разойдясь по плацу, принялись упражняться в непростом искусстве боевого поединка.
Гэдж
Что и говорить, они были хороши, эти ребята! Они не топтались неуклюже на месте, не молотили впустую воздух, не тупо дубасили друг друга дубинками — они словно исполняли сложный и затейливый танец, скользили по плацу легко и свободно, не суетясь, не делая лишних движений, в равной степени отлично владея и мечами, и собственным телом. Гэдж поймал себя на том, что завидует им — их стремительности и ловкости, умению нападать и уходить от удара, тому, как просто и умело они обращаются с оружием, как атакуют, применяя какие-то хитроумные приемы, как строят защиту, отражая внезапные удары противника. Увесистые деревянные мечи с посвистом рассекали воздух, порхая вокруг сражающихся, точно невесомые былинки, летали в лихой завораживающей пляске, скрещивались друг с другом с негромким стуком, как костяшки замысловатой игры… Гэдж в волнении грыз коготь. А ведь он тоже мог бы быть сейчас одним из этих мальчишек, так легко и просто играющих с тяжёлыми (пусть и деревянными!) мечами, не боящихся боли, презрительно смотрящих в лицо грозящей опасности… ведь мог бы, мог! Вот как воспитывают подлинную отвагу и мужество, вот оно — истинное дело, непреложное искусство, достойное мужчины и настоящего воина! Он представил себя, слабака и неумеху, среди этих стройных, ладных парней, его сверстников, в совершенстве владеющих тем, о чем ему до сих пор лишь приходилось читать в книгах да мечтать дурацкими слюнявыми мечтами — и окончательно стал противен самому себе. Мучительный и жаркий стыд обуял его — до ноющей боли в ушах и горького жжения в сердце. Силы небесные, сколько же времени он потратил впустую вместо того, чтобы выучиться действительно настоящему делу!
Почему Саруман никогда не позволял мне взять в руки меч, вдруг спросил он себя. Не маленький и игрушечный, а вот такой — тяжелый, серьезный, почти настоящий… Почему?! Почему я до сих пор умею только бездарно марать бумагу, составлять какие-то вонючие снадобья да вправлять сломанные кости? Вот уж великое достижение, ничего не скажешь…
Роняя слюни от зависти, он продолжал жадно наблюдать за происходящим во дворе. Н-да, сказал он себе, очень вдохновленно эти парни дерутся, с душой, отчаянно, как в настоящем бою, и так же… да, и так же безжалостно, словно сражаются не со своими сверстниками и товарищами, а с истинными врагами. С такого расстояния Гэджу было не видно их лиц, но удары, пусть и деревянными палками, они наносили беспощадно, с шалой исступленной яростью, точно имели перед собой цель поразить противника насмерть. Одноухий наставник, зачем-то держа в руках кнут, прохаживался между сражающимися, зорко наблюдая за ходом поединков и рявкая на тех учеников, кто допускал какие-то ошибки (и запрещенные приемы, хотел бы добавить Гэдж, но таковых здесь, кажется, не имелось, поощрялось все: подсечки, подножки, неожиданные выпады и даже тыканье пальцами в глаза). Внезапно одна из пар распалась: кто-то из мальчишек достал-таки партнера тяжелой дубинкой, и пострадавший шлепнулся на мостовую, держась рукой за плечо — но, к изумлению Гэджа, его противника это не остановило. Он, похоже, сейчас вообще не мог остановиться, обуянный жаждой крови; с торжествующим воплем он занес над поверженным "врагом" деревянный меч, словно намереваясь увесистой палкой расколоть ему череп…
— Стой! — донесся до ушей Гэджа яростный рык наставника. — Стой… так тебя перетак!
Учитель вытянул не в меру ретивого ученика кнутом (действенное средство вразумления, надо признать!), и только это слегка отрезвило нападавшего — с недовольным ворчанием он отступил. Наставник отрывисто сказал ему несколько слов; потом повернулся к упавшему, который все еще уныло сидел на земле, и (опять-таки к изумлению Гэджа) обрушил на него поток презрительной брани. До Гэджа, впрочем, приглушенные расстоянием, доносились лишь отдельные слова:
— …тупица… медведь… будь это настоящий бой… давно бы уже… трупом… выпад справа… вставай… сопли подбирать… будешь у меня… туды тебя растуды!..
Раненный вяло огрызался; потом поднялся, подобрал свой меч и, все еще придерживая руку, побрел куда-то в угол двора. Победитель шел за ним, но смотрел гоголем — наверное, наставник был им доволен.
Впрочем, чем всё закончилось,
— Что за отвратное зелье, влить бы его в глотку этому мерзавцу Шарки… Идем, — сердито рыкнул он Гэджу.
— Куда?
— Куда скажут. Сплаваем в одно место.
Возражать не приходилось. Гэдж молча поднялся и направился следом за батей: в коридор, освещенный факелами, за поворот, в крытый переход, ведущий в соседнее крыло — здесь не было надоевших коптилок, свет сюда проникал сквозь узкие окна, пробитые в стенах на равном расстоянии друг от друга. Они свернули на тесную темную лестницу, когда их настиг донесшийся откуда-то сверху, из-за потолка, пронзительный долгий вопль, полный боли, тоски и одиночества — скрежещущий, нестерпимо гнетущий, больно ввинчивающийся в уши, как инструмент палача. Некоторое время вой метался где-то в вышине лестничного пролета, никак не смолкая, наконец оборвался на какой-то стенающей, исполненной глухой злобы ноте, и Гэдж невольно поежился: такой жуткий нечеловеческий крик, мог бы, наверное, издавать неупокоенный мертвец, ненавидящий живых только за то, что они — живые.
— Эт-то еще что? — пробормотал он. Несмотря на то, что леденящий кровь вопль был едва слышен в отдалении, Гэджу стало не по себе, точно во время тягостного кошмарного сна, и он отчаянно встряхнул головой, пытаясь вытрясти из ушей отголоски этого мерзкого, вязнущего в сознании цепенящего звука.
Каграт тихо выругался в ответ.
— Не обращай внимания. Воют тут… всякие. Визгуны вонючие!
— Какие визгуны?
— Призраки. Слуги… Хозяина. Они ему лучше братьев родных, так что сиди и помалкивай в тряпочку. Они тут всем распоряжаются, и поблажек от них не жди… Такой как глянет — со страху в собственные сапоги спрячешься.
— Что, они такие… страшные?
Каграт не ответил. Толкнул тяжелую дверь, преградившую им путь в конце очередного коридора.
Они оказались в просторном помещении, освещенном скудным светом серого дня — здесь тоже имелись неширокие, забранные частыми деревянными переплетами окна. Ставни были слегка приоткрыты, и свет падал на длинные столы, стоявшие посреди комнаты; рядом с ними располагались простецкие деревянные лавки, крытые лоскутными ковриками и тростниковыми циновками. Гридница была почти пуста, лишь на крайней скамье сидел давешний привратник — Угрых — и складывал в мешок грязные рубахи, портки и обмотки, видимо, определенные в стирку.
— Где Рраухур? — отрывисто рыкнул Каграт.
Угрых лениво зевнул и почесал лапой подбородок. Сегодня он был не в яичнице — его кожаный нагрудник украшали какие-то засохшие, липко-белесоватые извилистые потеки.
— Щенков своих во дворе муштрует, где же еще. Сейчас явятся.
Он вскинул на плечо мешок с бельем, поднялся и побрел к двери, слегка прихрамывая — одна нога у него не сгибалась в колене.
Гэдж огляделся. В гриднице было относительно светло и чисто, каменный пол оказался тщательно выметен, столы — отскоблены и протерты, стены — завешены циновками, волчьими шкурами и крашенными известью деревянными щитами. Возле остывшего и вычищенного камина стояла изящная кованая поленница, в которой горкой были уложены сосновые чурочки. Вдоль стен тянулись полки с какой-то утварью, в углу стояли сундуки и корзины с деревянными «пособиями», под лавкой прятался потрепанный тряпичный мяч. В левой и в правой стене виднелись другие двери, не столь массивные, как входная; одна из них была чуть приоткрыта, и в щель Гэдж разглядел что-то вроде уходящих в полумрак двухъярусных лежанок, на которых поверх соломенных тюфяков были набросаны овчины и лоскутные одеяла — видимо, там располагались спальни.
Из коридора послышался топот многочисленных ног и невнятная колготня, рывком распахнулась дверь — и в помещении сразу стало суетно, тесно и шумно. В гридницу ввалилась гурьба мальчишек-орков — все они были примерно на год-полтора младше Гэджа, и было их десятка три — потных, горластых, вертлявых, разгоряченных… Рраухур — тот самый орк с отрубленным ухом, поспешающий следом, — зычно раздавал ученикам уроки и наказы:
— Ларбар, Уфтхаш — на кухню, овощи чистить, Хаурдуг, Валахар — в прачечную, воду таскать, Фахрат, Грышар — к гончарам, глину месить, Балузг, Гаургыш — взяли швабры и ведра и вымыли лестницы в правом крыле. Остальные — на дровяной склад, поленья колоть, штабелями складывать, вопросов нет, шагом марш!