Крепость в Лихолесье

Ангина

— Так тебя это встревожило, Грейхем? — Саруман коротко усмехнулся, но глаза его при этом оставались холодными, настороженными, внимательными. — Что ж, мне, право, льстит, что ты сходу не счел все это «вольнодумие» бессвязным и бессмысленным бредом умалишенного.

— Наверное, дело в том, что я привык доверять тебе… и твоему жизненному опыту, — суховато откликнулся Гэндальф.

— Но?

— Но порой, на мой взгляд, ты слишком слепо и беззастенчиво позволяешь себе заходить за грани дозволенного.

— «Заходить за грани дозволенного», —

медленно, с удовольствием перекатывая на языке, словно леденец, каждое слово, повторил Саруман. — Да. Видишь ли, в чем дело, Гэндальф: я в любом случае стремлюсь познавать неизведанное и открывать для себя новые знания, какими бы странными и необычными они, эти знания, не представлялись погрязшим в косности невежественным умам. Да и не такие уж они «новые», эти знания…

— Ты привозишь их с Востока, из Кханда и Харада.

— Может, и так. Я много странствовал на востоке, и нахожу некоторые учения тамошних мудрецов весьма дельными, практичными и остроумными.

— Боюсь, ты слишком много смотришь в сторону Востока, дружище, и слишком мало — в сторону Запада.

— Вряд ли ты можешь диктовать мне, куда мне следует смотреть, а куда — нет.

Гэндальф прикрыл глаза.

— Я не собираюсь ничего тебе диктовать, Валар упаси! Я вообще здесь всего лишь гость…

— Рад, — холодно произнес Саруман, — что ты наконец об этом вспомнил. А теперь, будь так любезен, давай наконец заткнись — или ты хочешь, чтобы мы с тобой вновь поссорились?

— Нет, — волшебник невольно рассмеялся, — нет, не хочу, друг мой. И ни в чем тебя не обвиняю, Творец избавь, я просто предостерегаю тебя, чтобы впредь ты был осторожнее: совсем не дело, что подобные знания стали достоянием…

— Какого-то тупого вшивого орка? — с вызовом процедил Саруман.

— Я этого не говорил.

— Да это у тебя на лбу написано.

— Я только имел в виду, что для него это может быть опасным, вот и все. Люди не любят орков; орков, выделяющихся из толпы, грамотных и инакомыслящих они будут не любить втройне… С твоей стороны было крайне неразумно посвящать Гэджа в материи, постижение которых с трудом дается и куда более просвещенным умам.

— Что ж, — буркнул Саруман, — значит, это еще одна из причин, по которым Гэджу не стоит покидать Изенгард… ты со мной согласен, Гэндальф?

— О да, еще бы! — сердито проворчал Гэндальф. — А ты со мной согласен, дружище?

Саруман не ответил.

— Мы здесь для того, чтобы хранить этот мир в Целостности и Равновесии, а не для того, чтобы расшатывать это Равновесие всеми мыслимыми и немыслимыми способами, — со вздохом заметил Гэндальф. — А ты бываешь очень уж… смел, безудержен и напорист в своих изысканиях.

— Может, и так. — Саруман устало опустил веки. — Но я всегда знаю, когда нужно остановиться, Гэндальф.

— Рад слышать. Но в таком случае тем более не могу понять, почему именно Гэдж…

— Ты много чего не можешь понять, Грейхем. Спокойной ночи.

Это была жирная и решительная точка, поставленная прямо посреди разговора, и ледяной тон Белого мага являлся ясным тому подтверждением:

продолжать скользкую и неприятную для него беседу Саруман был ни в коем случае не намерен. Спорить и возражать было бессмысленно, так что Гэндальф счел за лучшее молча подняться, взять жестяную коптилку, заправленную чадным лампадным маслом, и, сдержанно кивнув Саруману на прощание, направиться восвояси, в свою каморку. Продолжать яростные и горячие прения с собеседником ему теперь оставалось лишь мысленно, увы…

Длинная высокая лестница была мрачна и пуста, тусклое пятно света прыгало перед магом по каменным ступеням. На подоконнике в глубокой оконной нише сидел Гэдж, обхватив руками колени и глядя на звезды; заслышав шаги волшебника, он живо поднялся ему навстречу.

— Мастер Гэндальф! Ну… что?

Волшебник старался держать коптилку подальше от себя — так, чтобы его лицо оставалось в тени.

— Что «что»?

— Вы ведь говорили с учителем, правда? И… что он сказал?

«Что тебе ни при каких обстоятельствах лучше не покидать Изенгарда, друг мой». Волшебник секунду-другую молчал, прежде чем ответить.

— Извини. Речь шла не о тебе.

— А-а… э… ну… понятно. — Орк был так страшно разочарован, что даже не сумел сразу подобрать нужных слов. — Ну… ладно. Все ясно. Я, собственно, ничего другого не ожидал. — Гэндальфу показалось, что он расслышал прошелестевший в темноте тихий вздох. — Ну что ж, раз так… доброй ночи.

6. Гонцы

Рассвет над Изенгардом поднялся сырой и серый. Над рекой клубился туман, где-то хриплым лаем перегавкивались сторожевые псы, лениво фыркали лошади в конюшнях, на западной стене звонко протрубил рожок, знаменуя смену караула. Сидя на ступенях Ортханка и завтракая прихваченной на кухне пшеничной лепешкой, Гэндальф, поддернув подол плаща, разглядывал свои изношенные, изрядно побитые жизнью сапоги, которые, по совести говоря, уже давно просились на отдых — да волшебнику все было как-то жаль с ними расстаться…

В затылок мага уперся чей-то взгляд — холодный и острый, словно укол. Гэндальф обернулся: на верхней ступени лестницы, кутаясь в старый, темно-бирюзового цвета плащ, стоял Саруман.

Гэндальф слегка удивился, он не ожидал увидеть собрата по Ордену нынешним утром.

— Ого. Добрая зоря, дружище. Вышел проводить… то есть, гм, спровадить неугодного гостя? Так сказать, воочию убедиться в моем скорейшем отбытии, м-м?

Белый маг взглянул на Гэндальфа сверху вниз, с высоты лестницы — так, что волшебнику разом захотелось оставить шутливый тон. Лицо Сарумана было серым.

— Что случилось? — пробормотал Гэндальф.

Белый маг безо всякого выражения смотрел поверх его головы.

— Бран умер два часа назад.

— Бран? Умер? Ты же говорил, что он выживет!

— Он не выжил. — Саруман явно скупился на объяснения, и Гэндальфу показалось, что это не просто так.

— Скажи — это случилось из-за…

— Нет. Гэдж тут ни при чем. Он все сделал правильно, так, как и следовало. Но… переливание вызвало неожиданные осложнения.

— Какие осложнения?