Крепость в Лихолесье

Ангина

— Только паршиво, что напрасный.

Саруман медленно кивнул.

— Да. Паршиво. Но ты не должен постоянно об этом думать. Лик смерти страшен и отвратителен… но тебе необходимо научиться взирать на него без страха, без смущения и без… посторонних чувств вроде жалости к умирающему. Иначе бой будет проигран, даже не начавшись.

Гэдж криво улыбнулся.

— У тебя все сурово, как на войне…

— Увы, дружище. Я знаю, о чем говорю.

Саруман поднялся и подошел к орку, оперся ладонями на подоконник; его лицо, и без того прозрачно-серое от бессонной ночи, отразилось в синем, чуть выпуклом витражном стекле голубоватой грушей. Над Изенгардом рождалось яркое, как картинка, весеннее утро; первые солнечные лучи, разрезанные многоцветием

витража, падали на пол горницы большими разноцветными квадратами, что придавало темной комнате причудливый, по-настоящему колдовской колорит. Выплыли из полумрака полки у северной стены, рядом обрисовались контуры кирпичной печки, неярко посверкивали грани стеклянных колб, трубок и змеевиков, обитающих на столах… Внезапно из дальнего угла раздался долгий скрипучий стон, сопровождаемый тоскливым предсмертным хрипом, и Гэдж едва не вздрогнул — но это были всего лишь старые напольные часы с механизмом гномьей работы, в незапамятные времена пожалованные Саруману в дар за какие-то неведомые орку заслуги. Часы собирались пробить утреннюю зорьку, собирались, собирались, но так и не собрались — и маятник, надрывно отхрипев, вновь принялся — тик-так — мерно отсчитывать ускользающие секунды. Гэдж укорил себя за мгновенный испуг — за годы, проведенные в Ортханке, ему бы уже следовало привыкнуть к причудам этого древнего непредсказуемого чудовища.

Саруман рассеянно провел рукой по трещинке в оконной раме.

— Похоже, в последнее время я слегка увлекся этими опытами с переливанием крови и утратил осторожность… поторопился с выводами… в действительности в этом деле, кажется, все далеко не так ясно и просто, как может показаться на первый взгляд. Но, леший возьми, я не могу понять, в чем допущена ошибка! В Эдорасе дважды — дважды! — все получилось, а здесь, с Браном — почему нет? Или переливать кровь от человека к человеку действительно… неуместно и запрещено самой природой? И кровь какого-нибудь теленка или барашка на самом деле подошла бы Брану куда больше, нежели кровь его приятеля Эстора…

— Неужели кровь животного может соответствовать крови человека больше, чем кровь такого же человека?

— Трудно сказать. Но Аш`Удулла, кхандский анатом и врачеватель, описывал подобные случаи в своей «Медицине». Он, помнится, успешно переливал человеку кровь молодой овцы.

— И он, этот человек…

— Что?

— Не начал после такого вливания, ну…

— Блеять? Да нет, не думаю. Во всяком случае, Аш`Удулла о таком побочном действии в своих записях не упоминал.

— А это было бы забавно. — Гэдж бледно усмехнулся. — Влей в жилы человека кровь овцы — и человек станет трусливым и нерешительным, как овца. Кровь осла может сделать его по-ослиному упрямым, кровь быка — твердолобым и грубым, кровь курицы — глупым и склочным, а кровь свиньи заставит валяться в грязи…

— «Собака смотрит на человека снизу вверх, кошка — сверху вниз, и только свинья — на равных»… слыхал про такое, Гэдж? — Саруман беззвучно посмеивался в бороду. — Так что, думаю, кровь свиньи человеку уж никак не способна навредить, люди с этой скотинкой очень близкие родичи, любят валяться в грязи сами и валять других совершенно по-свински. А вообще-то это очень занятная мысль… прямо-таки достойная небольшой поучительной баллады.

— Угу…

Шелестя крыльями, на карниз опустился Гарх, в задумчивости прошелся туда-сюда, цокая по камню когтями, потом постучал клювом в ставню, чтобы заявить о своем присутствии. Вид у него был озадаченный и обеспокоенный; круглые, как бусинки, глаза мрачно посверкивали, черные и гладкие, с глянцевым отливом перья несолидно топорщились на груди и затылке. Впорхнув в распахнутое Гэджем окно, он, подскакивая, неуклюже опустился на стол — и, поудобнее утвердившись среди свитков, колб и прилепленных прямо к столешнице свечных огарков, встряхнулся всем телом, так самозабвенно и энергично, что в воздухе закружилась пара мелких черных пёрышек.

— Ну, — сказал Саруман, —

любитель погреть уши и косточки, с чем пожаловал?

Гарх вальяжно надулся и выпятил грудь — видимо, доверенное ему срочное послание прямо-таки распирало его изнутри своей неописуемой важностью, ценностью и значительностью.

— С добрым утречком, Саруман! Я к тебе от Фарлаха с дозорной башни.

— И это всё?

— Нет. Там… гонцы у ворот, видишь ли.

Белый маг помрачнел.

— Из Гондора, надо полагать? Я так и думал… Надеюсь, Фарлах догадался сообщить им о моем долговременном отсутствии?

— Даже если догадался, — Гарх хрипло хохотнул, — думаешь, эти бравые посланцы с покорностью и смирением отправятся восвояси, а не останутся дожидаться тебя на постоялом дворе, записав все расходы на твой счет? Ты от них просто так теперь не отделаешься, у них королевская грамота.

— Как некстати! — Саруман осторожно выглянул в окно: по берегу пруда на понурых усталых лошадях ехали четверо всадников — посланников Гондора. И всё было при них: и тонконогие гнедые кони благородных кровей, и кожаные куртки с изображением королевской почты, и шерстяные дорожные плащи, и всюду, где только можно — Белое Древо в черном квадрате. — Я так и подозревал, что Белектор не оставит меня в покое… Интересно, эти добры молодцы привезли деньги?

— Греешь руки на чужой беде, Саруман? — с сухим смешком прокаркал ворон, склонив голову к плечу.

— Да вот такое уж я мелкое паскудливое дрянцо, ничего тут не поделаешь, Гарх. Видимо, на какое-то время мне придется уехать…

— Уехать? — с тревогой спросил Гэдж. — Куда? В Гондор?

— Да. Видимо, наместнику Белектору совершенно необходимо мое присутствие, что-то там у него стряслось…

— Может, они… эти посланцы… прибыли просто за советом или каким-нибудь лекарственным снадобьем? Может, тебе вовсе не понадобится самому ехать в Гондор, а?

Саруман покачал головой.

— Наверное, все-таки понадобится, Гэдж. Изенгард принадлежит Гондору, и я не вправе отказать наместнику Белектору в его просьбе, в особенности выраженной так настоятельно.

— И не отправишь же ты обратно три сотни прекрасных и полновесных золотых монет, правда? — мечтательно прокаркал Гарх, видимо, уже прикидывая, не перепадет ли и ему из этого замечательного куша монетка-другая — для пополнения тайной коллекции (в которой помимо блестящих камешков, разноцветных стеклышек и металлических пуговиц имелась и пара серебряных ложек, которых как-то недосчиталась на своей кухне госпожа Норвет, хозяйка «Улитки и свистка», маленького местного паба. И, несмотря на то, что со временем ложки потускнели и утратили лоск, Гарх все равно страшно ими гордился — как неоспоримым свидетельством своей лихой разбойничьей ловкости и воровской удачи).

— А как же… — Гэдж прикусил губу.

— Что?

— Ну… Эдорас, состязания, смотр войск…

Саруман ободряюще положил руку ему на плечо.

— Прости, Гэдж. Боюсь, что никак. Ну да это не последний Праздник Весны в роханской столице, рано или поздно будут и другие.

«Будут, — мрачно подумал Гэдж. — Только я их все одно не увижу».

— Надолго ты уедешь?

— Не знаю. Думаю, на месяц или около того… впрочем, постараюсь обернуться как можно скорее. Гарх!

Ворон, который тем временем, нахохлившись, уже успел немного вздремнуть на краю стола, поспешно всполошился и изобразил почтительное внимание.

— Отправляйся-ка вниз, — велел Саруман, — отыщи Теольда, мажордома, пусть он проводит наших любезных гостей в Мраморный чертог, придется учинить им торжественный прием. — Скрестив руки на груди, он по-прежнему мрачно и задумчиво смотрел в окно, хотя на площадке перед башней уже никого не было. — Передай Теольду, что я сейчас выйду… Ну-с, и где там мой посох завалялся?

* * *

Саруман уехал через два часа.

Чтоб ему провалиться в Удун, этому проклятому гондорскому наместнику, яростно твердил себе Гэдж.