Крепость в Лихолесье
Шрифт:
Ну, теперь понятно, по крайней мере, от чего так жестоко и невыносимо гудит голова, будто старый треснувший колокол. И, наверно, можно объяснить и исчезновение Бреора…
Саруман устало опустил веки. Ладно. С ошейником он рано или поздно разберется — но вот эта тошнота и неизбывная боль в голове, от которой маг совершенно не может мыслить связно… Где Рыжик? Где Гарх? Как он очутился в плену и, главное — у кого? Пока что никто из охранников в поле зрения Сарумана не попадал; чтобы осмотреться получше, надо было приподнять голову и привстать, но эта задача сейчас казалась волшебнику невыполнимой, его мутило от малейшего движения, каждый вздох
Рядом с ним остановились чьи-то грязные сапоги. К кожаной подошве прилип комочек грязи и растоптанная зеленая травинка.
— Очухался, старик? Значит, подлюга Гнус был прав… Ну-ну.
Саруман поднял глаза. Над ним склонился не шальной степной разбойник в лихо повязанном на голову цветастом платке, не лохматый горец в штанах из козьего меха, вообще — не человек, настоящий урук: рослый, плечистый и темнокожий. Лицо у него было низколобое и широкоскулое, ноздри широко раздувались, глаза — зеленые, глубоко утопленные подо лбом, с мутной нездоровой желтизной в белках — смотрели исподлобья, мрачно и равнодушно. В руке он держал длинный кожаный кнут без кнутовища.
— Ладно. Паёк тебе покамест не положен. Если не подохнешь до вечера — завтра на довольствие поставим… — Он пнул волшебника в бок носком сапога — не злобно, скорее брезгливо, для порядка — и обернулся к кому-то, невидимому для Сарумана за его спиной. — Гуртц! Крысюков кормил?
— Сейчас, — рыкнул кто-то в ответ — видимо, Гуртц. Среди пленников возникло некоторое оживление — откуда ни возьмись деловито набежали уруки с полотняными мешками, принялись споро совать бородатым «крысюкам» сухари и куски овечьего сыра, попутно раздавая замешкавшимся пинки и зуботычины. На волшебника внимания никто не обращал, да он и не мог есть — а вот воды из меха, который передавали друг другу пленники, пожалуй, и выпил бы, преодолевая отвращение: жажда мучила его страшно. Орки, вяло думал он… откуда… что происходит… ошейник… зачем я здесь… Мысли его были громоздкими, неповоротливыми, он двигал их с трудом, будто тяжелые каменные жернова. В голове звенело безжалостно. Перед глазами мелькала невнятная круговерть: желтая трава… чьи-то ноги в разношенных башмаках… крапчатый жучок, ползущий по стебельку цветка… чьи-то смутные фигуры в отдалении, чьи-то неопознанные силуэты, чьи-то слюнявые клыкастые рожи… Потом все исчезло — наверно, он вновь потерял сознание.
* * *
— …этот, шарки, еще не сдох?
Кто-то подошел к волшебнику, бесцеремонно повернул его голову, когтистой лапой нащупал пульс под подбородком.
— Кажется, нет…
Между собой орки говорили на Черном Наречии и, видимо, полагали, что пленник их не понимает.
— Если до вечера не оклемается, придется его пустить в расход. Мы не можем терять ошейник… Они нам вскорости понадобятся.
Саруман приоткрыл глаза. Разлепил их с усилием, будто веки его были склеены из сырого теста.
Голова трещала и раскалывалась по-прежнему, но тошнота, кажется, слегка улеглась. Мысли чуть прояснились. В горле нестерпимо пекло и саднило от жажды.
Солнце стояло высоко, но уже пересекло полуденную черту — было около четырех часов дня.
Над ним на этот раз склонился другой орк — не такого свирепого телосложения, как первый, чуть ниже ростом, длиннолицый и светловолосый. Кнута при нем не оказалось — и то хорошо, через силу подумал маг.
— Дайте… воды, — едва слышно
Орк склонил голову к плечу. Качнулась серьга в левом ухе — оправленный в серебро волчий клык.
— Что?
— Воды… Пить.
Урук чуть помедлил.
— Эй, Каграт! Этот… старый… очухался никак.
К ним подошел Каграт — тот самый субъект с длинным кнутом из сыромятной кожи, который сейчас был заткнут у него за пояс — должно быть, вожак. Посмотрел на Сарумана сверху вниз, хмуро и безучастно, с нарочитой обеспокоенностью поцокал языком:
— Что, шарки, головушка болит, а? Ай-яй-яй, какая неприятность. Ну да ничего, это от ошейника — поначалу все на мигрень жалуются. А потом, глядишь, и ничего — привыкают, — кривя губу над крепкими желтыми клыками, он как-то очень язвительно, очень глумливо и паскудливо ухмыльнулся.
Ошейники, сказал себе Саруман. Откуда? Откуда у каких-то вшивых неумытых уруков могли оказаться такие странные, явно не орочьих рук вещи? Не простые вещи?
— Что… это за штука? — прохрипел волшебник, едва ворочая одубевшим языком. Каграт, осклабившись, глухо рыкнул сквозь зубы.
— Хочешь много знать, старый, а? Эта штука задушит тебя, если вздумаешь улизнуть — вот все, что тебе следует уяснить… А снять ошейник можно только с трупа — эти побрякушки не терпят мертвечины… ну это я тебе так говорю, во избежание недоразумений. Понял?
— Каграт! — окликнул вожака другой орк. — Разведчики вернулись.
Каграт обернулся. Небрежно кивнул своему светловолосому дружку.
— Идем.
Орки исчезли. Саруман закрыл глаза. Ситуация по-прежнему не прояснилась ни на йоту. Откуда взялись эти проклятые уруки, да еще с подобным совершенно не-орочьим снаряжением? Кто они? Какого роду-племени? Не того ли, жалкие остатки которого когда-то, пятнадцать лет назад, обнаружила неподалеку от Изенгарда дружина бравого неунывающего Бальдора? Эх, Бальдор, Бальдор, старый ворчливый друг, с отчаянием думал Саруман, как же ты мне сейчас нужен…
Он медленно поднял руку и вновь ощупал ровное и гладкое кольцо у себя на шее. Что же это за проклятые «побрякушки» такие? Из какого странного материала они сделаны? На первый взгляд это был металлический, вполне обычный сплав: медь, олово, свинец, железо… но что-то там было еще, какой-то ничтожный процент неведомого, странного компонента причудливой полумагической природы. Мифрила, итильдина, галворна? Какого-то иного элемента, полученного искусственно — сложным алхимическим путем с примесью магии и черной нечестивой ворожбы? Видимо, именно этот загадочный компонент и заключал в себе запирающее металлический обод заклятие-скрепку… Волшебник сосредоточился, пытаясь если не снять ошейник, то хотя бы нащупать опорные точки этого странного, чужого и чуждого, затейливо сплетенного заклятия…
Ему показалось, будто в голове его взорвался огненный шар.
Боль была такая острая, такая нестерпимая, что у мага потемнело в глазах. Тело его будто рвануло раскаленными крючьями, все внутренности свело судорогой, сердце замерло, на секунду он ослеп и оглох, задохнулся, раздираемый собственным неосторожным заклятием… Почти тотчас пришел в себя, но еще долго лежал, дрожа, не в силах шевельнуться, обессиленный и опустошенный, повергнутый в неописуемый ужас так болезненно сделанным и абсолютно неумолимым открытием.