Крепостной Пушкина

Берг Ираклий

Николай до тех пор надеялся отстоять покои семьи, но, добравшись ещё раз до Концертного зала, убедился, что огонь удержать не удастся. Запыхавшийся Орлов доложил, что ведомый им батальон лейб-гвардии Семёновского полка уже забрался на крышу и готов умереть с честью в полном составе, и он лишь временно покинул его, чтобы лично сообщить о столь геройской перспективе.

— Почему погибнуть? — не понял сразу государь.

— Потому, ваше императорское величество, что веса стольких солдат с кирпичами доски не выдержат и батальон попросту провалится вниз, туда, где уже огонь. Те же, кто не провалится, сгорят немного позже, но тоже верно.

Николай ужаснулся. Отсутствие

брандмауэров губило дворец, он осознал, что наспех возводимые стены на чердаках не смогут их заменить.

Затем он вспомнил — чердачные помещения являются одновременно жилыми, что напрочь вылетело из головы, и почувствовал, как холодеет.

— Гвардии спускаться, — резко бросил он адъютанту, — пусть горит всё, что горит. Выводите людей. Всех. Покинуть дворец всем кроме солдат и пожарных.

Адъютант снова умчался, Николай же, поразмыслив, решил, что погорячился. Пожар обещал быть долгим, возможно — на несколько дней, и бросать столь многое было жалко. «Тем более, — подумал император, — сгорит имущество прислуги, всё, что нажили эти несчастные за годы беспорочной службы (уличённых в порочности не держали), а значит, я обязан позаботиться и об этом.»

После чего, махнув мысленно рукой, отдал приказ запускать во дворец всех солдат, какие только есть, за исключением стоящих на постах, с указанием выносить всё возможное изо всех залов и помещений.

— Понапрасну не рисковать! — не забыл он дополнить распоряжение.

Менее чем через четверть часа во дворец хлынула волна в серых шинелях.

К моменту, когда Пушкин и Безобразов пробились к гвардейскому оцеплению, императору показалось, что не будет большого греха в том, чтобы привлечь к спасению имущества ещё и народ, то есть добровольцев из окружающей место действия растущей толпы. Даже в столь кризисные минуты Николай не забывал о роли главы государства Российского и должен был думать о будущем. Для этого самого будущего было бы неплохо продемонстрировать единение власти с народом, а не огораживаться друг от друга. И вот оцепления расступились, создавая проходы, офицеры обратились к людям с просьбой помочь, но лишь тем, кого они сами выберут. С руганью и драками составились «народные команды» из лиц, более-менее трезвых на вид, которые вскоре присоединились к разносящим дворец солдатам.

Кузенов пропустили беспрепятственно. Поднявшись на второй этаж (первый огонь еще почти не затронул, что и создавало определенное удобство для эвакуации), они не узнали Зимний.

— Вандалы. Рим, — прокомментировал ротмист открывшуюся им картину.

Люди тащили вазы, кровати, стулья, шкафы, картины, сундуки, часы, люстры, канделябры, статуи, охапки белья, стопы книг, оторванные драпировки, хрусталь, фарфор, ковры — всего и не перечислить.

— Ну и куда нам? — продолжил Безобразов. — Мне представляется, что здесь прекрасно справятся без нашей помощи, кузен, если вы не желаете спасти какую-либо люстру. Смотрите — две ещё висят.

Огорошенные вестью о бедствии, они бросились на выручку инстинктивно, не задумываясь о том, что же именно будут делать, и сейчас гусару было неловко. Присоединяться к солдатне и бегать, выпучив глаза, казалось несолидно, стоять столбами и не делать ничего — позорно. На его счастье, у Пушкина сомнений не было, и он увлёк за собой друга.

— Куда же мы, Александр Сергеевич? — гусар едва поспевал за прытким кузеном, — вы стремитесь словно в самое пекло!

Пушкин не отвечал, ловко обходя снующих солдат, кивая офицерам и отталкивая штатских мещанского вида. Его целью являлся кабинет

императора, к несчастью, расположенный на третьем этаже. Он уже был там однажды и знал дорогу. Если бы кто спросил, почему именно царский кабинет, Пушкин не смог бы ответить. То ли вновь проявила себя интуиция, то ли ещё что, но на заданный себе вопрос «какое помещение во дворце наиважнейшее?» сам собою же пришёл ответ — кабинет императора, куда Александр и рванул что есть мочи.

— Ого! — не унимался ротмистр, когда увидел, что они направляются к лестнице наверх. — Надеюсь, вы не собираетесь на горящий чердак искать корову, что так восхитила нашего пленного?

— Нет, кузен, — не мог не улыбнуться Пушкин, — коров мы будем изучать в другом месте. Мне интересен царский кабинет.

— А кто нас туда пустит? — удивился Безобразов. — Это ведь особо охоаняемое помещение. Там стража равнодушна как небо. Без государя не войти. Да и оттуда всё вынесли первым делом, наверняка.

— Вот мне и хочется посмотреть, кузен.

Чутьё не подвело Александра. Он надеялся увидеть опустошённую комнату или в самом крайнем, невероятном случае забывчивости императора — караул, невозмутимо охраняющий пост под падающими головешками, после чего обойти какие успеют помещения с целью проверки, не остался ли кто забыт, но увиденное превзошло все ожидания в худшую сторону.

Жилые комнаты императора оказались вычищены так, будто их выскоблили. Ободранные стены в полумраке, жар и гул огня наверху, ещё не доевшего потолка. В них не было ни души — это резко контрастировало с тем, что кузены видели по пути. У входа в кабинет молча стояли фигуры двоих караульных.

— Эй, братцы, а что... где ваш офицер? — Безобразов подошёл ближе. — Да они мёртвые, Александр Сергеевич.

Пушкин и сам это понял.

— Да как убиты, вы только посмотрите — насквозь прибиты, — ротмистр даже присвистнул. Гренадеры стояли лишь потому, что из горла каждого торчал штырь, проходящий сквозь их шеи далее и вонзающийся в дверь.

Пушкин осторожно отворил дверь и заглянул в кабинет. Там всё было перевернуто вверх дном, огромные столы сдвинуты и пол усыпан бумагами.

— Что-то искали, — отодвигая поэта, в кабинет прошёл ротмистр, по-хозяйски зажигая свечи ближайшего канделябра, — и, видимо, не нашли.

— Почему вы так думаете?

— По тому беспорядку, что мы наблюдаем. Искали что-то конкретное. Точно не зная где. Иначе не устроили бы подобное. Были в офицерской форме. Бьюсь об заклад — кавалергардов.

— Да с чего вы это взяли?

— Во-первых, в примыкающих помещениях вынесено всё. Качественно. До мелочи. Так не изображают — значит, работали солдаты семёновцев или преображенцев, которые взяли на себя эту часть дворца. Кто кроме кавалергардов мог на глазах других офицеров гвардии — на минуточку, почти всех знакомых друг с другом в лицо — войти в кабинет императора в его отсутствие? Это чудовищное нарушение правил, но сегодня такой день, когда государь занят и все знают, чем, а значит — возможно допущение, что он действительно доверил спасение своего кабинета достойным. А кто у нас достоин? Кавалергарды.

— Что-то натянуто чрезмерно, — возразил Пушкин. — А как вы объясните смерть часовых? Тоже кавалергарды, вернее, люди в их форме, ибо я не желаю допускать подозрений в их адрес, так вот, эти люди на глазах у других офицеров убили непонятными предметами часовых и спокойно ходили?

— А во-вторых, вот кусок ткани, оторванный явно с мундира, — продемонстрировал находку ротмистр, — и с мундира кавалергардов. Парадного мундира, замечу.

— Допустим... кусок ткани. И всё же это ничего не объясняет.