Крепостной шпион
Шрифт:
«Есть там кто-то в этой усадьбе, но почему не открывают? Или мне почудилось, или не было никого света в окнах?»
Генрих поискал и нашёл калитку. Оказавшись во дворе, он успокоился. Во втором этаже слабо светилась пара окон.
Звякнув шпорами, Генрих повернулся лицом к этим окнам и гаркнул:
— Эй, люди, кто-нибудь!
Одно из окон сразу же погасло. В ответ ни звука.
— Какой-нибудь человек тут есть живой? — уже неуверенно крикнул Пашкевич. — Умерли вы все здесь что ли?
Опять ни движения ни звука в ответ. Только стук копыт собственного
«Занесло же меня, — подумал полковник. — Хорошо бы понять, куда занесло. Зачем я сюда приехал?»
Он походил по двору по свежему снегу, оставляя следы сапог, поднимаясь на цепочки, заглядывая в нижние окна, и уже хотел возвращаться, но нашёл незапертую парадную дверь и оказался в доме.
В доме была совершенно темно. В распахнутую дверь светила Луна. Но белый свет луны был ограничен небольшим острым треугольником, дальше мрак.
Он стоял и не двигался, пока глаза привыкали к темноте. Протянул руку, провёл по стене, приблизил перчатку к своему лицу — пыль.
«Неужели в доме никого нет? — спросил он у себя. — Но почему же нет. Я видел ясно, светились наверху какие-то окна. В любом случае, нужно сообщить о ранении, а, может быть, и гибели хозяина».
Чувствуя всё возрастающую головную боль, Генрих Пашкевич прошёл по дому. Портьеры повсюду в нижнем этаже были подняты, и мебель, одетая в чехлы, подернута мертвенным лунным серебром. Особняк казался давно покинутым и нежилым. Под ногами и хрустнуло битое стекло. В другой раз хрустнуло что-то деревянное. Сквозняком скинуло невидимую книгу с невидимого стола и зашуршали листы. Но особого беспорядка, впрочем, не было. Ещё недавно здесь убирали комнаты. Полковник прислушивался — но ни звука, кроме эха собственного дыхания и собственных шагов.
Разыскав лестницу на второй этаж, Генрих Пашкевича стал ощупью подниматься по ней. Лунный свет сюда не проникал, и на лестнице царил уже совершенный мрак. Нога перепутала ступень, чуть подвернулась, и Генрих громко выругался. В ответ на голос снизу, как эхо раздался сдавленный человеческий крик.
Пашкевич остановился.
Крик был скорбный, тяжёлый, как мог кричать умирающий или раненый человек. Генрих выругался ещё раз, но крик не повторился.
«Наверное, почудилось, — решил для себя Пашкевич, продолжая обследовать дом. — Наверное, собаки или кошки».
На втором этаже в темноте, разрываемой лунными вставками окон, полковник совсем запутался. Здесь было много комнат, а очень узкие и длинные коридоры всё время приводили в тупик. Двери комнат заперты, но воздух в помещении тёплый — в доме явно топили.
— Ну, кто-нибудь! — крикнул Пашкевич, проникая в небольшую залу. — Кто-нибудь отзовись!
Зала была пуста. Та же мебель в чехлах, тот же тяжёлый тёплый воздух, накрытый тканью маленький клавесин, какие-то портреты по стенам. Как светлое пятно, как облегчение в одном из углов Генрих увидел икону Богородицы. Теплилась лампадка, тут же нашлась и свеча.
Вглядываясь в нарисованный лик, он напряжённо прислушивался. Отдалённый, внизу под ногами теперь совершенно отчётливо раздавался
Вдруг что-то грохнуло отдалённо. Такой звук мог возникнуть от удара тяжёлого кулака или ноги в окованную дверь. И тот час в ответ совсем рядом, здесь за стеной, возникло движение.
Со всей ясностью Генрих Пашкевич уловил неуверенный девичий голосок. Попробовал понять слова и не смог.
Устав от темноты и непонятности происходящего, полковник перекрестился на икону и зажёг от лампадки свечу. В жёлтом пламени коридорчик, ведущий из зала, оказался коротким и широким.
Шёпот, шёпот.
Шелест ткани.
Только теперь Генрих сообразил — девушка или девочка за маленькой дверью напевала колыбельную песню.
«Только этого мне не хватало, — полковник поморщился, припоминая бессмысленный прошедший день. — Надо же мне было чуть не зарезать на пушке леса кормящую бабу. Так ещё и пошарить в её доме, как тать в ночи».
Окошко в конце коридора было очень узкое, высокое, и полоса лунного света приходилась точно на дверь, на большую медную рукоятку. Прислушиваясь к женскому голосу, явственно раздающемуся из-за двери, полковник неуверенно протянул руку, пальцы наткнулись на металл.
«Вина бы глоток сейчас, — подумал полковник, преодолевая новый жуткий приступ головной боли. — А лучше бутылку»…
Очень осторожно он повернул медную ручку и толкнул дверь.
«А ещё лучше в драку, в рукопашную, на пушки, на штыки…»
Он приоткрыл дверь. Та даже не скрипнула.
Перед ним оказалась уютная маленькая комната. Комната была хорошо освещена. Девушка так резко повернула голову, что сначала Генрих увидел её детское напуганное лицо, а только потом разглядел коричневое платье с глухим кружевным воротничком, запеленутого младенца на руках и выгнутые ручки дорогого кресла. На тоненькой вытянутой шее девушки дрожала жилка.
— Есть кто в доме? — осторожно закрывать за собой дверь, спросил Генрих.
Девушка отрицательно качнула головой. Она настороженно смотрела на него, но во взгляде не было страха только вопрос.
Я стучал. Кулак даже разбил, — сказал Генрих в ответ на этот взгляд. — Извините, к Вашим услугам полковник в отставке Генрих Пашкевич, — представился он.
Сапоги со шпорами непроизвольно щёлкнули, девушка попыталась вскочить, но ребёнок на руках помешал.
— Где Анюта? — спросила она твёрдым голосом. — Барин мой, Андрей Андреевич, он с Вами приехал?
— Со мной? — удивился Генрих. — Нет, я один.
Ребёнок на руках девушки спал. Поправив одеяльце, она попросила, понизив голос:
— Вы уж будьте правдивы со мной, поклонник, не нужно ничего таить. Прошу Вас.
В сторону Пашкевича опять блеснули её глаза. Голова закружилась. Неожиданный шум в висках напомнил полковнику о происшедшем, и он попробовал отвернуться к окну.
— Э-э, видите ли, тут такая оказия, — неспособный даже подобрать правильные слова, после паузы сказал он. — Зарезал я вашего барина. На дуэли заколол Анюту. Кабы знать, что он Анюта, кабы знать!