Крещатик № 91 (2021)
Шрифт:
Хорошо… я оголю живот. Вручу тебе скальпель. Режь! Это не шутка, скорее импровизация – здравствуй, внутренний мир! Сейчас ты избавишь меня от земного притяжения и, не задумываясь, переведешь весь мой организм на иную стадию понимания. Мне откроются вулканические подробности каждой секунды нашего с тобой разговора. Я войду в такие дали, где стоит переставить на кухне табурет в другое место, и я встречусь с твоим недугом, можно сказать, лицом к лицу. Вот тебе и крупный план! Только снимай… И тогда я спрошу его: «Откуда такая жестокость?» Он ответит: «Спасаюсь, как могу».
– От кого?
– От вас.
– Я-то здесь при чем?
– Ха-ха-ха! Это же вы собираетесь
Я в растерянности:
– Тогда где ваши, а где…
– Здесь всё мое – у него ничего нет. Его трагический оптимизм – тоже я! Поэтому вся его «собственность» под моим присмотром. Но стоит мне уехать, он преобразится. Поднимется аппетит, сон тут как тут. Птицы станут влетать в открытые окна, письма голубиные приносить. Такие письма – колодезная вода – всё настоящее, до буковки, ибо писаны рукой. Начитаешься, нарыдаешься, нахохочешься.
В живом письме всё про сердце. Как оно болит и не срывается. Потому что дышать хочется на полную. Тебе без этого нельзя. И мне тоже. Задыхаюсь, как припадочный, хоть и воздуха полно со всех сторон… лови ртом, кусай… потом упаду на спину и что есть силы забарабаню по полу. Но никто меня не услышит. Никто!
Помнишь, когда ты в первый раз умер? В том детстве, где тебя вроде бы и не было… или был? Мама твоя еще в роддоме почти сразу имя тебе дала. Назвала тебя – сын. Сыном звали тебя тогда… Родственники же, прямо Монтекки и Капулетти, хотели, чтобы всё по-людски. Очеловечить тебя собирались: то ли Вовой, то ли Колей. И при этом колотили друг дружку с утра до вечера, дело до поножовщины дошло.
Вот ты и умер никак не названный. Когда хоронили тело твое, дед по отцовской линии разжал горсть земли над могилой и окликнул тебя по имени. Все вдруг и согласились, что именно так зовут тебя, что так и должно тебя звать. В самую точку дед попал.
И тут, размахивая бумагами, развеселая медсестра из поликлиники прибежала. Так ее чуть не закопали вместе с гробиком. Но когда наконец расслышали в ее вопле: «Ребенок-то жив!», кладбище содрогнулось. Кстати, кто в могиле остался?
Потом всё забылось, затерялось. Где оно, место твоего первого погребения? Не всякую смерть твоя кинооптика обнаружить может…
Вспоминай, вспоминай: бабушка, деревня, первый класс.
Снега в ту зиму выпало столько, что пробиться к местной школе оказалось делом непростым. Учитель жил, можно сказать, прямо на работе. Едва разгулялась стихия, он через Гагарина (так прозвали местного почтальона) разослал всем родителям письма с просьбой приобрести детям бинокли. Из клубного зала вынес огромные зеркала и привязал ко всем деревянным столбам. Таким образом – получилась замкнутая система отражений. Тот, кто «не дотягивался» глазами к школьному окну, мог воспользоваться зеркалом. И вот каждое утро в пустом классе, сокращая дистанцию между Солнцем и пробуждением, учитель начинал урок. Всё сказанное он подробно записывал мелом на доске. Потом стирал и снова записывал, но обязательно проговаривал вслух – медленно читающие понимали его по губам и жестам. Порой знания через увеличительные стекла достигали воистину неземных размеров и не могли разместиться в каждом отдельно взятом ребенке. Наступал момент полного неведения, но когда снег и оптический обман вносили свои коррективы, преподавание становилось реальным волшебством. Наподобие бесконечной игры в прятки. Кто затаился, а кто с завязанными глазами – вопрос. Но все были счастливы: и те, кому по утрам не нужно идти в школу, и тот, кто исполнял свой учительский долг.
«Рано,
Ты ведешь съемку таким образом, что мой голос обретает видимые очертания. Кому нужно твое ноу-хау? Мне? Ха-ха-ха…
А помнишь, как уже в городе ты из настоящей снежинки с помощью папье-маше пробовал соорудить (именно соорудить!) копию. Для этого снежинку нужно не только аккуратно изловить, но необходима морозильная камера, чтобы длить ее жизнь. И, конечно, микроскоп с большим увеличением. Где ты всё это раздобыл, до сих пор тайна, но когда необходимый инструментарий собрался воедино, всем показалось, что ты готов ради крупицы снега прямо в открытый космос и без скафандра…
В результате от снежинки осталась одна бумага. Повсюду падал бумажный снег. Ты с друзьями еженощно разбрасывал его с крыш. Уверяя, что Небо не простит нам даже малой своей потери и оставит всех без снега… Навсегда!
Но это оказалось не так. Ты обманул не только одноклассников, но и других. Снежный покров, перемешавшись с папирусом, всё-таки преобразил землю, вводя жителей в сказочное заблуждение. Однако «снег» из бумаги не таял. Многие стали собирать его, как фантики в свои коллекции. Кстати, по выходным активисты организовали в городском парке обмен «снега». То, что собрано во время снегопада, ценилось выше, нежели обнаруженное в его отсутствие. Спросите, в чем разница? А чем отличаются настоящие деньги от фальшивых? Конечно, на просвет! Бумажный снег во время падения имел на себе небесные знаки. Объяснить это практически невозможно. Но все понимали, о чем идет речь.
Кажется, твоя мама родилась в тот год, когда 12 апреля наступила «зеленая зима». Всё замело, сугробы по колено. Так под снегом и прошла ее жизнь. Твой отец, защищаясь то ли от своего двойника, то ли от встречи с самим собой, беспощадно пил, доводя себя до состояния Деда Мороза. Он ходил по всей округе, раздаривая предметы того мира, из которых и состоял ваш дом. Как-то он ухватил твоего плюшевого мишку. Ты вцепился в него до беспамятства и сам стал «мишкой». Видимо, отец каким-то образом осознал твоё перевоплощение. И оставил в покое игрушку, и тебя. А потом… Что было потом?
Твоя мама, спасаясь от объятий «Деда Мороза», затерялась в однокомнатном лабиринте. Даже слезы не помогали обнаружиться: всё было холодно и бессердечно. «Лучше бы отец забрал мишку», – в сердцах подумал ты и положил его рядом со спящей головой «новогоднего гостя».
Она никогда никому не жаловалась, будто жила в некой премудрости. «Так тому и быть», – однажды привиделось ей, ибо те события, которые в данный момент не попадают в разряд полезности и нужности, кажутся обременительными, но если быть очень внимательным, то вся череда случайностей не что иное, как твой разговор с Богом. Так что будь предельно готов к такой встрече.
Как-то твой отец, окончательно отрезвев, подошел с хореографом к самому синему морю, но была ночь и какого цвета вода, сразу не разобрать, и Луна поплавком караулила «желтую подводную лодку». Откуда взялся хореограф? Скорее всего, твой отец его придумал, чтобы спасти то, что спасти нельзя.
На берегу они разожгли костер из балетной обуви, и вода расступилась перед ними, как перед Моисеем, и они потерялись в глубинах седых волос своей прожитой жизни. Они не вернулись из этого танца, который длится и длится, как волна за волной, открывая всем трепетом сердца одну жизнь за другой. Ты так обнадеживающе снимаешь, будто вокруг сплошные кулисы, а за ними кто-то ждет своего выхода.