Крест и корона
Шрифт:
— То, что сделал с вами отец, было преступлением против природы, сестра Кристина. Неудивительно, что вы после этого сошли с ума. Но это не извиняет убийства. И теперь вы должны бросить свой нож и следовать за мной.
Сестра Кристина выпрямилась — глаза ее засверкали — и метнулась к настоятельнице.
— Нет, — сказала она с жуткой улыбкой. — Если вы попытаетесь тронуть меня, я перережу ей горло.
У настоятельницы от ужаса глаза полезли на лоб.
Я двинулась к сестре Кристине.
— Пожалуйста, — взмолилась я. — Пожалуйста,
— Сестра Джоанна, не бросайте меня, — сказала она. — Вы должны помочь мне бежать.
— Вы знаете, я не могу этого сделать, — прошептала я.
— Но вы меня понимаете. Вы единственная. Я знаю: то, что случилось со мной, случилось и с вами. Я поняла это, проведя рядом с вами столько времени. Ваш отец тоже совершил над вами насилие.
Меня пробрала дрожь отвращения.
— Ничего подобного! — горячо заверила ее я.
— Не лгите мне сейчас! — завизжала она.
— Я не лгу. Я очень люблю своего отца. Он прекрасный человек и заботливый отец. Он бы никогда не сотворил со мной такого.
Ее лицо исказила та жуткая злоба, которая уже убила двух человек. Сестра Кристина бросила нож и кинулась на меня, выставив вперед руки, словно дикая кошка когти.
Я прижалась к стене. В мгновение ока она оказалась рядом, схватила меня за шею и со всей силы ударила головой о кирпичную стену. Я почувствовала страшную, просто нечеловеческую боль в затылке.
Туннель под Дартфордским монастырем перевернулся, и все погрузилось в темноту.
46
Гринвич-Палас, июнь 1527 года.
Вот первые слова, которые Джордж Болейн сказал мне: «Госпожа Стаффорд, уверен, вам больше пошли бы французские фасоны».
Он вошел в покои королевы вместе с королем, приходившимся мне дальним родственником. Меня уже официально представили королеве Екатерине в качестве новой фрейлины. Мне только-только исполнилось шестнадцать. В жизни моей матери наконец-то наступил один из самых счастливых дней. Теперь благодаря моей службе забудутся все ее прежние разочарования и неоправдавшиеся надежды. Мое возвышение при дворе снова вернет ее в круг приближенных королевы.
Екатерина Арагонская была любезна, величава и сердечна. Я уже чувствовала себя как дома в покоях, где обитала эта удивительная женщина — ровесница моей матери, говорившая по-английски с точно таким же испанским акцентом. Со мной поздоровались и другие дамы, а одна девица, приблизительно моих лет, предложила познакомить меня с ритуалами, которые она исполняет для королевы после ужина.
— Мы позаботимся о твоей дочери, Изабелла. Я знаю, она — твой бриллиант, твое сокровище, — сказала королева моей матери.
— Нет-нет, ваше величество, — тут же возразила мама. — Напротив, это Джоанна теперь должна заботиться о вас.
Они обменялись улыбками. Шесть последних лет ссылки ничуть не повлияли на прочность
Королева Екатерина повернулась ко мне:
— Мне известно, что ты искусная вышивальщица. Мы будем заниматься этим вместе — у меня есть множество рубашек для его величества, которым необходимы последние стежки.
Я сделала реверанс:
— Для меня это будет большая честь, мадам.
Королева снова улыбнулась, потом подала знак своему испанскому исповеднику следовать за ней в часовню. На протяжении всех тех долгих лет, что она провела в Англии, а пережила Екатерина Арагонская за это время немало: браки с двумя братьями — наследниками престола, рождение дочери и множество неудачных беременностей, — этот человек неизменно был рядом с ней.
Моя мать, проявляя тактичность, не стала задерживаться при мне. Да к тому же ей нужно было повидаться со старыми друзьями.
— Я вернусь через час — попрощаться с тобой и королевой, — сказала она. — Познакомься с другими фрейлинами, пока королева в часовне.
Через десять минут после ее ухода я увидела короля.
В холле началось бешеное движение, появился паж, а за ним в помещение вошел сам король Генрих в сопровождении полудюжины придворных. В последний раз я видела короля, еще будучи совсем маленькой девочкой.
Мы все сделали глубокие реверансы. Я, медленно распрямляясь, не отрывала глаз от пола.
— Где королева? — Голос Генриха оказался неожиданно высоким.
— Ваше величество, она исповедуется, — сказала леди Мод Парр, одна из придворных дам, высокая, величественная женщина.
Король нетерпеливо фыркнул, что обеспокоило меня. Я так все еще и стояла, не отрывая глаз от пола.
И тут кто-то из придворных — но это точно был не Болейн — заметил:
— Никак у королевы новая фрейлина?
Этим вопросом он привлек ко мне всеобщее внимание, выделив меня из двух дюжин других женщин, молодых и постарше. И этим изменил мою судьбу.
Я почувствовала, как все глаза обратились ко мне. Сердце мое бешено застучало. Я подняла взгляд.
Таких высоких людей, как Генрих VIII, я еще не видела. Гораздо выше моего отца и его братьев, а те тоже были немаленькие. Рыжие волосы, в которых уже начали появляться залысины; маленькие голубые глаза; безукоризненно ухоженная борода — скорее золотистая, чем рыжая. Тридцатишестилетний король выглядел моложе своих лет. В тот день на нем были пурпурные одежды и целый водопад драгоценных камней: огромные перстни, два медальона, наложенные один на другой. Я знала, что пурпур могли носить только королевские особы, но никак не предполагала, что Генрих VIII появится в нем при дворе в обычный день. Позднее выяснилось, что день этот был не вполне обычным, и он не беспричинно решил облачиться в истинно королевский цвет: этого требовало то, что он собирался сделать. Но пока что никто об этом еще даже не подозревал.