Крест и стрела
Шрифт:
А рассудок ее, стараясь найти покой и оправдание, перебирал уже потерявшие убедительность доводы, придумывая новые; ум спрашивал у сердца: «Как же можно было поступить иначе?» Но и сердце ее было в смятении, ибо в каком-то его уголке горела ненависть к Веглеру. Ведь на самом деле это он ее предал. Веглер клятвенно обещал ей счастливое будущее и нарушил свое обещание. Он своими руками разорвал их переплетенные жизни. Она не видела в его поступке ни смысла, ни значения. «Зачем, зачем он это сделал?» — вертелось у нее в мозгу. И она не могла найти ответа; ей это казалось просто грубой, варварской выходкой, которую она никогда
Берта повторяла себе это беспрерывно. Но за всеми ее мыслями вставала спокойная, четкая истина — острие ножа, колющее ее мозг. Сильнее, чем что-либо, Берта чувствовала сейчас одно: Веглер хороший человек! В каждом человеке много разного, и Берта, давно перешагнувшая наивный девичий возраст, оценивала Веглера с практической точки зрения. Она знала, что он может стать необходимым ей помощником на ферме, она нашла в нем спокойного, легкого по характеру товарища и была благодарна ему за его зрелую мужественность — за то, что, прижимаясь к его большому телу, она испытывала радость и восторг. Словом, для нее, тридцатишестилетней крестьянки, было бы неслыханным везеньем, если бы Веглер стал ее вторым мужем. Кроме того, она с самого начала поняла, что Веглер — редкое исключение среди мужчин: честный, нравственно чистый, со скромным достоинством — словом, очень хороший человек. Но почему же этот хороший человек пошел на преступление, совершил страшный грех саботажа? И если уж хороший человек сделал такое, то кто же она, предавшая его?
И тут Берта не знала, что ответить. Перед этой мыслью все другие доводы теряли свою силу. И тогда ненависть к нему и тревогу за себя захлестывало истерически страстное желание подползти на коленях к больничной койке, целовать его руки и молить о прощении.
Берта плакала, и ни разум, ни сердце не облегчали ей смятения и боли.
Шел пятый час утра, когда Анна Манке подъехала к ферме на велосипеде Латцельбургера. Берта не слышала ни скрипа калитки, ни энергичного стука в дверь и испуганно вскочила с кровати, когда Анна громко окликнула ее, войдя в кухню. Сердце ее сжалось от страха при мысли, что ее опять вызывают к комиссару гестапо. Из чувства самосохранения она рассказала Керу далеко не все, что произошло этой ночью, и скрыла свой разговор с Веглером. Если будет второй допрос, вряд ли она сумеет выгородить себя.
Анна снова окликнула ее; Берта узнала Анну по голосу и мгновенно сообразила, что нужно схитрить. Сонным голосом она пробормотала: «Кто там?» — и вдруг быстро стянула с себя красивый свитер и сунула его под подушку.
Этот свитер, подарок сына, был бесконечно дорог Берте. В декабре прошлого года, когда был сбор теплых вещей для солдат, воевавших в России, Анна Манке явилась с такими увещеваниями, что Берте пришлось расстаться со своим единственным свитером. Сейчас снова близилась кампания «зимней помощи». Если Анна увидит этот новый свитер, то Берта и опомниться не успеет, как он исчезнет в проклятом мешке. Она решила не отдавать его ни в коем случае. Конечно, теплые вещи нужны бедным нашим солдатам, страдающим от лютых русских морозов (слава богу, ее мальчик пока что избежал этой пытки), но, в конце концов, в Германии тоже холодная зима. Как прикажете быть крестьянке, которая почти все время работает на дворе или в поле? И кто о тебе позаботится, если ты сама о себе не позаботишься?
— Встань, пожалуйста, Берта, — громко
— Иду, иду! — сонным голосом ответила Берта. Она сняла юбку, раскрыла постель и растрепала волосы. Потом накинула латаный халат и открыла дверь. Анна водила по кухне лучом фонарика-карандаша; она уже успела опустить маскировочную шторку.
— Ну и ну! — воскликнула она. — Спокойный же у тебя характер: так крепко заснуть после всего, что ты сегодня пережила! Бедняжка моя, надо же случиться такой беде!
Берта пожала плечами. Анна потушила фонарик.
— Зажги лампу, дорогая. Нам с тобой нужно серьезно поговорить.
Берта заколебалась. Она знала, что лицо у нее распухло и все в пятнах от слез; ей не хотелось, чтобы Анна заметила эти следы раскаяния.
— Лампа разбилась… свечей у меня нет. Если поднять штору, будет светло.
Анна передернула плечами и направила луч фонарика вниз. Берта подняла штору. В комнате разлился бледный предрассветный сумрак.
— Вот дела-то, а, Берта? — оживленно воскликнула Анна. — Подумать только, ты обручена с предателем! Просто не верится, что ты ничего за ним не замечала раньше!
— Еще что выдумали! — разозлилась Берта. — Вы на что намекаете? Я…
— Ну, ну, ладно, — торопливо перебила ее Анна. — Не сердись. Это я просто так обмолвилась. Ни на что я не намекаю.
— Паршивые же у вас обмолвки, — с яростью возразила Берта. — Хватит с меня! Не желаю слышать никаких намеков. Эти молодчики с завода на что уж ловки, а и то ничего не заметили. Ему дали крест за заслуги.
— Да, конечно, — умиротворяюще сказала Анна. — Забудем про это. Извини, пожалуйста. В конце концов, ведь ты спасла завод. Я тебя от души поздравляю.
Берта села.
— Ну а зачем вы явились среди ночи? Если потому, что до вас дошли слухи и вам захотелось посудачить…
«Странно, что это она так запальчива?» — подумала Анна, чувствуя, как в ней закипает раздражение.
— Знаешь, Берта, не дури. За этим я не пришла бы в четыре часа ночи.
— А зачем же тогда? Уж будьте добры, выкладывайте поскорее и дайте мне хоть немного поспать. Скоро рассветет, и мне надо будет доить коров.
— А как ты считаешь, зачем я пришла? — холодно спросила Анна. — За рецептом печенья, что ли? Может, ты забыла, что носишь ребенка Веглера?
— О!..
— «О!» — передразнила Анна. — Теперь, небось, прикусила язык? Анна Манке не такая уж дура, да? Она пришла сюда не сплетничать. Уж если говорить правду, она примчалась за пять километров на велосипеде в четыре часа ночи потому, что думает о благополучии фрау Линг. — Анна тоже села и неожиданно засмеялась. — Во всяком случае, хватит болтать глупости.
Нам с тобой нужно решить серьезный вопрос. И если мы будем злиться, то, пожалуй, не решим его правильно.
— А что тут решать?
Даже в тусклом предутреннем свете Берта увидела неподдельное удивление на лице Анны. Она внутренне вздрогнула, поняв, что сказала не то.
— По-твоему, нечего решать? — кротким тоном спросила она. — Ты… ты согласна носить… как бы это сказать… заклейменного ребенка? Чтобы вся деревня знала о твоем позоре? — Она с изумлением уставилась на Берту.
Берта молчала. Потом, хотя и понимая, что еще больше запутывает дело, сказала:
— Ребенок будет арийским, правда? Так что же тут плохого?