Крест и стрела
Шрифт:
— Так что, вероятно, до конца войны я буду стеречь русских пленных. Знаешь, как наши ребята между собой называют Россию? «Большая мясорубка».
Берта тоже рассмеялась. Глядя на сына заблестевшими черными глазами, она крепко стиснула его руку.
— Мы, Линги, нигде не пропадем, а? Я же знала, что ты как-то там извернешься.
— Знала? Откуда ты знала?
— Да уж наперед догадалась. Ты весь в отца. — Берта затряслась от смеха. — Утки-то, утки, Руди! Помнишь, как отец продавал уток?
Руди ухмыльнулся.
— Ты тогда
— Он их продавал на вес, да? — захохотал Руди.
Берта совсем развеселилась, вспоминая этот случай. Как-то, лет пятнадцать назад, к ним на ферму ввалилась целая орава горожан с тугими кошельками и жадным желанием полакомиться утками.
— Утки у вас есть? — нетерпеливо спросили они.
Отец Руди молча кивнул, но Берта подметила на его лице насмешливо-хитрое выражение, означающее, что он измышляет какой-то подвох.
— Продайте нам четырех уток. Мы, видите ли, устраиваем пикник. Едем к месту привала.
Хозяин снова кивнул.
— Сколько возьмете за уток?
— А почем вы их покупаете в городе? Само собой, столько же заплатите и мне.
— В городе они продаются ощипанные.
— Я их вам ощиплю.
— Но ведь тут утки дешевле, чем в городе, — рассудительно заметил один из приезжих, как видно, их вожак. — Вы продаете их перекупщикам. А перекупщики наживаются и на вас, и на нас.
— Верно.
— Тогда давайте разделим разницу. Мы купим дешевле, чем обычно, а вы продадите дороже. Будем считать на вес. — Он назвал цену.
— Ладно. Вам пожирнее или тощих?
— Пожирнее! Жирные вкуснее. Только приготовьте их так, чтобы сразу можно было жарить. Да поскорее, нам еще шестьдесят километров ехать.
— Ладно, будут вам жирные, — сказал хозяин. И Берта увидела на его лице ту самую плутоватую гримасу, которая появилась сейчас на физиономии Руди. Позже Берта узнала, в чем дело. Ее Иоганн надул покупателей с помощью старой крестьянской уловки, каравшейся по закону, если птица продавалась на рынке. Он взял штопальную иглу и продырявил у каждой утки крупную артерию в груди; потом через небольшой шланг накачал артерии водой. Это было минутное дело, и — чего не случалось ни раньше, ни потом — трехфунтовые утки покинули ферму, веся пять фунтов. Над этим случаем все потешались много лет подряд. О нем и до сих пор любили рассказывать в деревне…
— Яблочко от яблони недалеко падает, — ласково пошутила Берта. — Мы, Линги, все сметливые.
— Во всяком случае, мужчины! — воскликнул Руди, снова ткнув ее в бок большим пальцем.
— И слава богу. Я понимаю, кто-то должен погибать на войне. Но ведь не обязательно же ты. Каждый день, пока тебя не было, я говорила себе — не обязательно ты. Я тоже патриотка. Но пусть уж другие матери кричат «хайль Гитлер» и радуются, когда погибают их сыновья.
— А ты будешь кричать «хайль Гитлер», только если твой сын останется жив-здоров, а?
Берта обняла его и прижалась щекой к его щеке.
— Слава богу, ты умеешь поберечь себя.
— Знаю, знаю, если сам о себе не позаботишься, кто же тогда о тебе позаботится. Что-то мне кажется, будто я это уже слышал!
— Ну и что? Такие слова не грех и повторить лишний раз… Ты наверняка знаешь, что тебя не пошлют на фронт?
— Наверняка, конечно, никто не знает. Иногда посылают и дивизии СС. Но большей частью они остаются в Германии или на оккупированных территориях за границей. Меня могут послать, например, в Норвегию. Было бы неплохо. Говорят, зимы там холодные, зато девушки горячие.
— Руди!
— А что? — захохотал он. — Ты думаешь, я маленький мальчик?
— Ну ладно, — сказала Берта, переводя разговор на другое. — Вода уже нагрелась. Принести чан сюда?
— Да, хорошо было бы. — Руди с наслаждением потянулся. — До чего обидно, что нельзя побыть тут подольше! Ей-богу, у нас дома как в раю. Ну что ты, мать, опять плачешь!
— Откуда ты взял?
— Я же по лицу вижу. У тебя глаза на мокром месте. Радуйся, что я тут, а не на фронте под Сталинградом.
— Я и радуюсь. Я радуюсь. А ты что думал?
— Давай договоримся, мать. Вечером будем делать вид, будто я приехал надолго. Будем смеяться, пить, веселиться, — и если ты увидишь, что я разок-другой ущипну Гедду за мягкое место, когда мы будем танцевать, не кричи «Руди!» Договорились?
— Договорились, — улыбнулась Берта.
— Теперь тащи горячую воду, лейтенант. И смотри, чтобы она была действительно горячая!
Руди вытер губы тыльной стороной руки и с восхищением поглядел на мать.
— Ну и свинина! — в десятый раз воскликнул он. — Как мед! И жевать не надо, а, Вилли? Сама во рту тает. Здорово ты готовишь, мать. Вилли, хватим еще по стаканчику шампанского.
Вилли, начинавший ощущать действие четырех больших стаканов, взглянул на Берту. Он знал, что она будет недовольна, если он напьется.
— Может, не стоит, — виновато сказал он. — Может, лучше оставим гостям?
— Да бросьте вы, это не по-мужски! Там еще пять бутылок, — сказал Руди. — Подставляйте-ка стакан.
— Пей, пей, Вилли, — с жаром подхватила Берта. — Почему не выпить? Сегодня у нас праздник. — Она улыбнулась сыну, стремясь поддержать в нем хорошее настроение. — Разве нам когда-нибудь случалось пить шампанское? — добавила она.
Руди ухмыльнулся и налил стаканы.
— Все имеет свою хорошую сторону, даже война. Хайль Гитлер!
Вилли, довольно усмехнувшись, поднес к губам стакан. Шампанское казалось ему восхитительным; хорошо бы выпивать такую бутылочку каждый вечер за обедом. Он поглядывал на Берту, кивал, подмигивал и улыбался.
Вилли чувствовал себя отлично. Несмотря на то, что о браке не было сказано еще ни слова, он не сомневался, что все будет в порядке. Дело шло на лад. Час назад, когда он пришел на ферму, у калитки его встретила взволнованная Берта.