Крест и стрела

Мальц Альберт

— Ну, — спросил Вилли, — что же будет, Руди? Я прошу только права работать на ферме. Я хороший работник, вот увидишь. Я на все руки мастер и скоро стану настоящим фермером.

— Только давайте договоримся об одном, — вдруг сказал Руди почти сердито. — Хозяин на ферме — я. Как я скажу, так и будет.

— Безусловно. — Вилли подошел к нему. — Вот тебе моя рука, — взволнованно сказал он. — Как ты скажешь, так и будет. Слушай, я работал на хозяев всю свою жизнь. Так не лучше ли работать на тебя?

Руди снова отрыгнул и засмеялся.

— Но

помни: куры дают только яйца. Не пытайся доить кур. Они этого не любят. — Он захохотал и хлопнул Вилли по спине. — Валяй. Поцелуй маму. Хочу посмотреть, как вы целуетесь, будто молоденькие. Господи, какие у него плечи, мать! Если весной у тебя не будет лошади, запряги его. Он тебе вспашет весь участок.

Берта, сияя, бросилась к сыну.

— Сначала тебя, — сказала она дрожащим от нежности голосом и поцеловала его. — Да благословит тебя бог и вернет к нам целым и невредимым, чтобы ты опять сидел за столом, как глава семьи. — Она поцеловала его еще раз.

Руди засмеялся.

— Ты у меня хорошая, мать. Ты тоже ничего, Вилли. Ну иди же поцелуй ее.

Вилли обвил рукой плечи Берты, наклонился и поцеловал ее в губы.

— Я твою мать очень люблю, — радостно сказал он. — Обещаю тебе, что буду добрым с ней.

— Только не слишком добрым, — посоветовал Руди. — Женщина должна знать свое место. Слышишь, мама?.. Ну вот, мы все, слава богу, счастливы. Надеюсь, ты сможешь сразу перебраться на ферму, Вилли. Маме нужен помощник. Тут до того все запущено, просто сердце кровью обливается.

— Как только мы поженимся, я пойду к Розенхарту, — сказала Берта. — Он обещал мне помочь.

— Ладно. — Руди улыбался, раскачиваясь на каблуках. — А невеста хороша, ничего не скажешь. Да, Вилли?

Вилли улыбнулся. Нечто большее, чем радость, — безмятежная ясность заполнила его сердце. «Но это же настоящее счастье! — шептал его рассудок. — Только пережив горе, понимаешь, что такое счастье».

— А свитерочек-то, — вдруг прыснул Руди, смеясь, — свитерочек все-таки узковат в груди? Как ты считаешь, Вилли?

Вилли усмехнулся. Ему показалось, что это немножко грубо со стороны Руди, но в общем ему было все равно. Пусть говорит, что хочет. Ведь сегодня ночью он уедет.

— Ах, этот свитер! — продолжал Руди, восхищенно улыбаясь какому-то воспоминанию. — Ничего-то вы не понимаете. Ты не знаешь, как я его достал, мать, и что со мной было! Ух, что было! — Он громко захохотал. — Ничего, что он тебе узок в груди!

Берта, смутившись, повернулась к столу.

— Надо сказать тост, Руди. Как можно без тоста?

Все подняли полные бокалы.

— Я скажу тост, — заявил Руди. Лицо его на мгновение стало серьезным и ласковым. — За тебя, мать, и за тебя, Вилли. Желаю вам хорошей жизни и много счастья.

Они молча выпили.

— Ох, я сейчас зареву! — воскликнула Берта. Она повернулась к Вилли и прижалась лицом к его плечу. — Разве он не самый хороший сын на свете?

— Да, — ответил Вилли, ощущая комок в горле.

— Тихо,

мама! — насторожился Руди. — Кто-то входит в калитку. Это, наверное, они?

Берта побежала к двери.

— Они! — взволнованно сказала она и вышла.

Руди бросился к зеркалу. Он торопливо застегнул мундир, вытер сальные губы и закурил сигарету. Потом обернулся и, широко улыбаясь, выпрямил плечи.

Первым вошел Гутман, фермер лет шестидесяти, лысый, с бычьей шеей, мясистым лицом и шишковатым носом. Увидев Руди, он широко улыбнулся и протянул ему большую мозолистую руку.

— Значит, вернулся целым и невредимым, — хрипло сказал он. — Отлично, отлично!

Руди улыбнулся, но не отрывал глаз от двери. Гутман с вежливым любопытством взглянул на Вилли и поздоровался с ним кивком. Вилли тоже молча кивнул в ответ, но Руди, напряженно ждавшему Гедду, не пришло даже в голову познакомить их. Следующей, к досаде Руди, вошла Берта в обнимку с фрау Гутман, тощей женщиной лет пятидесяти, с кислым выражением лица. Казалось, она ненавидела весь мир, что, впрочем, более или менее соответствовало действительности. Когда-то она слыла первой красавицей в деревне, но пятеро детей и тридцать лет тяжелого труда высосали из нее все соки. Она тихо поздоровалась с Руди, поцеловала его, хотела было что-то сказать, но замолчала. Берта поняла, что она думает о своих сыновьях, воевавших в России.

Затем появилась Марта Гутман, и Руди, увидев, что вслед за ней никто не идет, чуть не заплакал от отчаяния. Он ждал, что первой вбежит Гедда — немецкая дева, пылко приветствующая возвратившегося воина. Он машинально пожал руку Марте. Еле отвечая на ее приветствие, он прошептал:

— А где же Гедда? Неужели она не пришла?

— Пришла, конечно, — ответила Марта. Обернувшись, она крикнула: — Гедда, где ты там?

Руди ожидал, что после этого маленького спектакля Гедда войдет застенчиво, но ошибся. В улыбке появившейся на пороге Гедды не было и следа застенчивости. Наоборот, девушка улыбалась вызывающе, даже слегка враждебно, да и держалась она точно так же. Явно рисуясь, она остановилась в дверях, втыкая полевой цветок в темно-рыжие волосы, и оглядела комнату с надменным видом принцессы. Ошеломленный ее красотой, Руди не обратил внимания на эту странную улыбку. Только потом он понял ее горький смысл. Когда он уезжал, Гедда была веселой, бойкой шестнадцатилетней девчонкой; теперь спустя лишь год Гедда ослепляла своей почти царственной красотой.

И не один Руди был поражен при виде Гедды. Берта, чувствуя, как к глазам ее подступают слезы, бросила быстрый взгляд на мать Гедды. Она будто снова видела перед собой Эльзи Гутман такой, какова она была четверть века назад, — девушку совсем не крестьянского склада, не широкобедрую, а стройную, как березка, изящно сложенную, с прелестной округлой грудью; скулы у нее были не широкие, нос не толстый, кожа не грубая, наоборот, черты ее лица были тонкими, точеными, почти классически прекрасными.