Крест и стрела

Мальц Альберт

— Когда я уезжал, выдавали… — Руди наморщил лоб, — выдавали пятьсот граммов в неделю. Так, кажется, мама? А теперь сколько?

— Теперь триста. С апреля месяца.

— Триста? — Он глядел на нее, сдвинув брови. — В армейской газете об этом не писали.

— Вот почему я продала собаку. — Она засмеялась. — «Кролик с крыши» — так мы теперь зовем кошек. Пойди сам посмотри в мясной лавке.

Руди положил нож и вилку. Он ничего не ответил, но был явно смущен.

— И ведь все так, — продолжала мать. — Даже картошки не хватает.

С прошлой зимы.

— Почему же не хватает картошки?

— Кто его знает? Спроси в Берлине, — угрюмо ответила Берта. — Но если всюду было так, как у нас… Тут было такое дождливое лето, какого я и не упомню, а потом ударили ранние заморозки. Почти половина моей картошки погнила, даже свиньи есть не стали.

Руди медленно налил себе шампанского.

— В армейской газете писали, что в тылу живут отлично, — недоуменно сказал он.

Берта фыркнула:

— Попробуй-ка поноси мои башмаки хоть денек. Попробуй выпить чай, который мы получаем.

— В армейской газете писали, что здесь все хорошо, — настойчиво повторил Руди. — Писали, что теперь на Украине живут немецкие фермеры, что в этом году они уже собрали урожай.

— А где же он?

— Может быть, скоро пришлют.

— Очень хорошо, если пришлют. А пока что твоя армейская газета врет.

— Армейская газета никогда не врет! — резко оборвал ее Руди.

Берта пожала плечами. Наступило молчание.

— Почему ты не писала мне об этом? — спросил Руди.

— Это запрещено. На почте висят объявления: «Гражданское население должно поддерживать моральный дух солдат. Никаких жалоб!»

— Понятно, — сказал Руди. — А табак тоже урезали? — обратился он к Вилли.

Вилли кивнул:

— Три сигареты в день.

— Три? И вы курите только три в день?

— Я приберегаю их на воскресенье, потом выкуриваю все разом.

Руди пошарил в нагрудном кармане и швырнул на стол пачку сигарет.

— Возьмите, у меня есть еще. Настоящий турецкий табак.

Вилли благодарно улыбнулся.

— Значит, вам здесь приходится туго, — сказал Руди. — Ну ладно, потерпите. Я уверен, что армейская газета говорит правду — на рождество вы будете есть русский хлеб. Жизнь станет куда легче.

— Будем надеяться.

— Мне здорово повезло, что я сейчас в армии. Нам дают консервированные помидоры, свежий хлеб, килограмм мяса в неделю. И все самое лучшее.

— Подавать кофе? — спросила Берта.

Мужчины утвердительно кивнули. Она принялась убирать со стола.

— Замечательный обед, мама. Как, по-вашему, Вилли?

Вилли усмехнулся.

— Знаешь, кому действительно повезло? Солдатам, которые первыми вошли во Францию. Мне говорили, что они намазывали маслом плитки шоколада. А когда я приехал, магазины были почти пустые.

— Какие они, должно быть, богатые, эти французы, — завистливо вздохнула Берта.

— Богатые, толстые и глупые, — презрительно добавил Руди. — Французы вечно хвастались своей культурой.

Какая там культура! — В порыве злости он стукнул кулаком по столу. — Они просто варвары. Только о том и думают, как бы пожить получше да накопить побольше денег. — Он несколько раз отрыгнул и начал смеяться. — Но шампанское они делают неплохо, а, Вилли?

Вилли охотно согласился.

— Извините. — Руди, раскрасневшийся от еды и вина, внезапно выскочил из-за стола и торопливо вышел.

Берта быстро зашептала:

— С минуты на минуту придут Гутманы. Вилли, ты должен поговорить с ним.

— Не беспокойся, я поговорю.

— Он сейчас в хорошем настроении. Ты от него не отставай, не давай ему увиливать.

Вилли сжал ее руку.

— Я тянул нарочно, а сейчас спрошу его прямо.

Он нагнулся и нежно поцеловал ее.

— Я умру, если ничего не выйдет, Вилли, — жарко зашептала Берта, покрывая его руку жадными, быстрыми поцелуями.

Вилли погладил ее темные косы. Душа его была переполнена любовью и гордостью обладания.

— Не волнуйся, дорогая моя. Мы волновались три месяца, но теперь все будет хорошо. Я это понял сразу, как только увидел его. Славный у тебя парень, Берта. Он не будет стоять у нас поперек дороги. Он хочет поважничать, вот и заставляет нас ждать. — Вилли прижался губами к ее щеке. — Никто у меня не отнимет тебя, Берта, никто!

— Так, так, — послышался голос Руди с порога. — Влюбленные голубки. Благословляю вас, дети мои.

Вилли откашлялся.

— Руди, твоя мать тебе писала. — Он встал. — Мы хотим пожениться. Я тебя уверяю…

— Ух ты! — Руди, моргая, уставился на Вилли, словно видя его в первый раз. — Да ты, черт этакий, оказывается, просто великан, Вилли! Прости, мать. Я сам не знаю, что говорю. Сказать по правде, я немножко пьян. И где ты откопала такого быка? — Он захохотал. — Ты посмотри, пиджак на нем вот-вот треснет!

— Руди, — с терпеливой улыбкой сказал Вилли. — Пожалуйста, ответь — да или нет. Ночью ты уезжаешь, скоро придут гости. Пора нам решать.

Руди тяжело плюхнулся на стул.

— Да, ночью я уезжаю, — мрачно повторил он. — Покидаю свою ферму. — Лицо его погрустнело. — Ну, конечно. А почему нет? Женитесь себе на здоровье, мне-то что. Меня, наверно, пошлют на фронт. А там меня убьют. Молодым всегда не везет. Только старикам счастье.

— Нет, нет! — закричала Берта. — Что ты говоришь, Руди! Ты останешься в Германии, ты же сам сказал. Не мели языком, Руди.

— Кто знает, — сказал Руди и опустил голову на руки. — Я пьян, меня совсем развезло на воздухе. — Он вскинул налившиеся кровью глаза и опять улыбнулся. — Ну, так как же, Вилли, с какого конца корова дает молоко? Ты мне так и не сказал.

— С какого конца — я знаю, — ответил Вилли терпеливо и добродушно, — но молоко это не для меня.

Руди захохотал.

— Корова-то не электрическая, а? Тут тебе не кнопки нажимать.