Крест и стрела
Шрифт:
— Девственниц, — игриво вставил старый Руфке, щелкнув вставными зубами. — Так ведь, Фриц?
— Господа, — сказал Келлер, — пора бы выдумать что-нибудь новенькое. Эти шуточки насчет греческих девственниц так протухли, что от них смердит. Теперь слушайте. Я только что пришел с собрания в партийной канцелярии; там были все руководители ячеек.
— Ты уже третий раз это повторяешь, — раздраженно заметил Хойзелер. — Дальше-то что?
— Но Вилли же еще не слышал.
— Ну вот, теперь он уже слышал.
— Война кончилась, — сказал старый Руфке, — ты это хотел сказать, а, Фриц? Красные сдаются, Англия запросила мира, а в
— Заткни свою пасть!
— Дело вот в чем, — сказал Келлер. — К нашей маленькой компании со вчерашнего вечера прибавилось еще четыре тысячи.
— Что? — спросил Руфке. — По паре ляжек на четверых мужчин? Какая заботливость, какое внимание к нашим удобствам!
— Четыре тысячи польских пленных.
Внезапно наступило молчание. Все с любопытством глядели на Келлера. Вилли уставился в тарелку с мутным чечевичным супом.
— А зачем? — спросил Пельц. — На что нам эти поляки?
— Некоторых пошлют на фермы, но большинство будут обучать работе у станков.
Хойзелер прищелкнул языком.
— Значит, вместо каждого поляка один из наших пойдет в армию?
Пельц кисло усмехнулся и хлопнул по своему пустому рукаву.
— Быть вам в России, ребята. Счастливого пути.
Келлер покачал головой.
— Насчет армии Баумер ничего не говорил. Может, кое-кого из нас переведут на другой завод.
Пельц засмеялся.
— Попомните мои слова: через неделю будет новый набор в армию. Летняя кампания стоила нам больших потерь.
— Какая ерунда! — негодующе воскликнул старик Руфке. — У нас фактически совсем нет потерь. Я читал вчера в газетах — мы проходим сквозь русские войска, как горячий нож сквозь масло.
Пельц снова тряхнул пустым рукавом и презрительно усмехнулся.
— Готовься в армию, — сказал он сидящему рядом Вилли, — уж я знаю.
Вилли ничего не ответил. Нахмурясь, он смотрел на Келлера. Ему вспомнились слова Гутмана о рабочих командах.
— Все узнаем в свое время, — сказал Келлер, — а сейчас я должен ознакомить вас с инструкцией. Слушайте внимательно. — Он достал из кармана листок бумаги. — Первое: никаких дружеских отношений между немецкими рабочими и пленными; те, кому придется обучать поляков, должны особенно следить за этим. Понятно?
— Еще бы! — фыркнул Руфке. — За кого ты нас принимаешь?
— А как ты будешь обучать поляка, если ты не знаешь ихнего языка? — спросил Пельц.
— Будут переводчики… Хотя, насколько я знаю, большинство пленных родом из пограничных районов и говорят по-немецки. — Келлер откашлялся. — Второе и весьма важное: строжайшим образом следить за попытками саботировать. На всех заводах вводится круглосуточное дежурство часовых из СС. Но к каждому пленному приставить часового невозможно, поэтому на нас налагаются соответствующие обязанности. Эти поляки — наши враги; как истинные немцы мы должны следить, чтобы…
— Слушай, — перебил Хойзелер, — мы не малые дети. Думаешь, мы будем стоять сложа руки и спокойно смотреть на саботаж?
— Ты меня не перебивай, друг. Что мне велено вам сказать, то я и говорю… Если заметите что-нибудь подозрительное, должны сейчас же доложить.
— Скоро ты кончишь? — сказал Хойзелер. — А то мне еще нужно сбегать в уборную.
— Третье: мы должны следить за темпом работы, особенно там, где оплата производится не с выработки. Поляки будут делать попытки затянуть работу. О таких случаях необходимо докладывать.
— А
— Четвертое и последнее, — продолжал Келлер. — Мы обязаны следить, чтобы в период обучения производительность не падала, поэтому, обучая пленных, необходимо строго наблюдать за каждой операцией. Иначе завод целый месяц будет выпускать бракованную продукцию, а это недопустимо…
— Это зависит от того, — сказал Хойзелер, — рабочие они или крестьяне. Они когда-нибудь работали на заводе?
— Об этом нам ничего не сказали. Наверно, там есть всякие.
— Черт возьми! Не желаю я обучать деревенщину! — с отвращением сказал Хойзелер.
— Обратите внимание, кто это говорит, — заметил Пельц. — Хойзелер, торговец скобяным товаром! Ты же сам хвастался, что три года назад в первый раз в жизни увидел завод. Разве тебя не пришлось учить?
— Да, но я же немец, а не поляк, — с жаром возразил Хойзелер. — Или, по-твоему, это одно и то же?
Вилли уставился на Хойзелера. «Я немец, а не поляк» — эти слова точно обожгли его. В тот вечер, идя с Руди по дороге, он вдруг остановился и с тоской воскликнул: «Неужели тебе это кажется смешным, Руди? И тебе ничуть не стыдно? Разве ты поступил бы так с другими женщинами? А что, если другие так же поступят с твоею матерью?» И Руди пришел в ярость. «Ты что, спятил?! — закричал он. — Сукин сын! Ты просто пьян. Вздумал равнять немку с француженкой! Уж не хочешь ли ты, чтобы я одинаково уважал и французскую диверсантку и свою родную мать?»
Да, Руди, по-видимому, был искренне оскорблен, так же как оскорблен сейчас Хойзелер. Вилли переводил взгляд с Хойзелера на Руфке, с однорукого Пельца на Келлера. «Да, — шептал он про себя, — вот так обстоит дело. И тут гниль. Немец, а не поляк. С поляком или француженкой можно делать что угодно и не видеть в этом ничего позорного».
Он глядел на своих товарищей, и внезапно ему предстало странное и страшное видение: эти разные лица, разные голоса слились в одно лицо и в один голос — лицо ухмыляющееся, прищелкивающее языком… И этот язык выговаривал слова: «Я же немец, а не поляк», а лицо ухмылялось. И, глядя на лица товарищей, прислушиваясь к их жесткому смеху, Вилли начал ненавидеть их ярой, всепоглощающей ненавистью, вспыхнувшей в сердце его, как пламя. И в то же время он почувствовал себя чужим среди них и бесконечно одиноким. Он стал глядеть на другие столы, надеясь найти лицо без ухмылки, лицо, которое было бы грустным, глаза, которые встретили бы его взгляд, как бы говоря: «Это гниль, я согласен с тобой». Но он нигде не видел таких глаз; вокруг него были лица, которые ничего ему не говорили. И на него вдруг нахлынул страх и отчаяние, ему стало жаль себя до слез.
За окнами вдруг раздался крик: «Эй, пленных ведут!» В огромной столовой поднялся шум. Рабочие вскочили с мест и побежали к двери.
— Идем! — возбужденно крикнул Пельц. — Посмотрим, с кем нам придется работать.
— Заранее могу сказать, ничего хорошего не увидите, — сказал Хойзелер, подымаясь со стула. — В прошлую войну я был на Восточном фронте. Это такие тупицы, каких еще свет не видел.
— Ну, Вилли, — сказал Келлер, когда они вышли, — как ты живешь, Вилли?
Вилли хмыкнул. Ему страстно хотелось сказать: «Ты мне всегда был симпатичен, Келлер, неужели даже ты не видишь, что всех разъедает гниль?», но он побоялся.