Крест и стрела
Шрифт:
— Вилли, сыграй какой-нибудь танец, — сказал Руди. — Ты умеешь играть танцы?
— Я могу сыграть вальс, — тихо ответил Вилли.
— Вот и отлично! — Руди вскочил с места. — Идем танцевать, Гедда.
— Нет, — сквозь зубы ответила она.
— Что, ты не хочешь со мной танцевать?
— Нет, — сказала она. Лицо ее снова стало враждебным.
Марта встала со стула.
— Зато я хочу танцевать, Руди. Пойдем со мной.
— Нет, — упрямо сказал он. — Я приглашаю Гедду и хочу танцевать с ней, а не с тобой, Марта. Ты
— Руди, — натянутым тоном сказала Эльзи Гутман. — Гедда не совсем здорова. Не упрашивай ее танцевать.
— О! — Руди тотчас же раскаялся. — Простите, пожалуйста. Ну, хорошо, Марта, если ты…
— Вранье! — внезапно закричала Гедда, вскакивая на ноги. — Мне надоело это вранье!
— Придержи язык! — крикнула на нее мать.
Белое лицо Гедды загорелось румянцем.
— Ну и пусть тебе будет стыдно, старая дура! — взвизгнула она. — А я горжусь этим! — Она круто повернулась к Руди. — Знаешь, почему я не могу танцевать? Потому что я беременна. Через семь месяцев я стану немецкой матерью.
— Потаскушка! — крикнула мать, заливаясь слезами. — Боже мой, что же это за жизнь!
— Ну, почему ты меня не поздравляешь? — обратилась Гедда к Руди. На лице ее появилась та же недружелюбная улыбка, которую он заметил, когда она вошла в комнату, — холодная, желчная и самоуверенно-дерзкая.
— Ты вышла замуж? — спросил он.
— Нет, я не замужем. Разве девушка обязательно должна выйти замуж, чтобы исполнить свой долг перед фюрером? Я не желаю выходить замуж.
— Ах ты! — завопила ее мать. — Чем хвастаешься? Скажи мне, ради бога, чем ты хвастаешься перед посторонними?
— Тихо, Эльзи, — прохрипел Гутман. Его мясистое лицо посерело, он кусал губы. — Теперь другие времена.
— Нет, времена совсем не другие, — исступленно закричала мать. — Нагуляла ублюдка, так он ублюдком и останется.
— Мать, прекрати этот безнравственный разговор, — возмущенно заявила Марта, стараясь защитить сестру. — Ребенок будет усыновлен фюрером, ты же знаешь.
Фрау Гутман истерически засмеялась. Она повернулась к Берте, ломая руки.
— Они совсем сошли с ума, эти молодые. Заладили одно и то же, как граммофонная пластинка. Белое стало черным, ублюдок считается вроде почетной медали. Как тебе это нравится?
— Ты просто старая дура, — презрительно фыркнула Марта — Германия идет вперед, а моя мать стоит на месте.
— Ах, моя дочь еще не довольна! Она хочет, чтобы и ее мать стала шлюхой!
— Не смей называть меня так! — в бешенстве закричала Гедда. — Все порядочные немцы меня уважают.
— Все порядочные немцы посмотрят на твой живот и поднимут тебя на смех, потаскушка.
— Я донесу на тебя в полицию! — кричала девушка. — Я расскажу Анне Манке все, что ты говорила. Ты враг государства!
— Доноси, доноси! — Мать ожесточенно сплюнула.
— Да
— Ох, это невыносимо! — крикнула Гедда, плача от злости. — Родители должны были бы относиться ко мне с уважением: я дам ребенка государству, может быть даже будущего солдата. За меня уже заплачено в Дом незамужних матерей, и все меня уважают, кроме родителей!
— И отца твоего ребенка, — ядовито добавила фрау Гутман. — Ты забыла. Он так мало тебя уважает, что пожалел денег на разрешение на брак.
— Врешь! — в бешенстве выкрикнула девушка. — Я и не собиралась выходить за него!
— А, черт бы вас взял! Замолчите! — заорал на них отец. Он весь побагровел и сжал кулаки. — Чтобы я больше не слышал ни одного слова! Понятно? Ты тоже закрой рот, Эльзи. Не желаю ничего больше слышать. Дайте мне хоть немножко покоя, не то я повешусь!
В комнате воцарилось молчание. Фрау Гутман горько плакала. У Берты дрожали губы; она смотрела на Вилли, а Вилли с тем знакомым ей окаменевшим, мертвым лицом, которого она боялась, рассеянно уставился в пол. Руди медленно налил себе стакан шампанского и, выпив его залпом, налил еще.
— Ты пьешь за меня, Руди? — неприязненно спросила Гедда.
Руди уставился на нее, потом тупо сказал:
— А почему не выпить? — и быстро осушил стакан.
— Пошли домой, — хрипло сказал Гутман. — Идем, Эльзи. Девушки, пошли.
Он встал.
— Нет, — начала Берта, — погодите… — Она осеклась, когда Гутман повернул к ней побледневшее лицо. — Ну что ж, спасибо вам… за то, что пришли… — запинаясь, пробормотала она.
Гедда стояла, не сводя глаз с Рудди.
— Ну, скажи-ка, — холодно спросила она, — ты все еще намерен писать мне?
Руди запустил в печку стаканом, который разлетелся на мелкие осколки.
— Нет, черт тебя возьми, не намерен. Убирайся отсюда к черту!
Гедда окинула его взглядом, полным ненависти и презрения.
— Свинья! — бросила она и выбежала из комнаты. Сестра быстро последовала за ней. Гутман, обхватив жену за талию, повел ее к двери. У порога он остановился, оглянулся на Берту и махнул своей большой мозолистой рукой. Это был жест смятения, беспомощности, бессильной злобы.
Дверь за ними закрылась.
Руди сел за стол; лицо его подергивалось, глаза от ревности стали страдальческими.
— Руди, — начала Берта. — В конце концов, Гедда не единственная…
— Я не желаю говорить об этом! — грубо перебил Руди, стукнув кулаком по столу. — Слышишь? Не желаю!
— Конечно, конечно, — торопливо сказала мать. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться от горькой жалости к сыну.
Руди лихорадочно стал откупоривать бутылку — последнюю из семи, привезенных им с собою.
— Вилли, — прошептала Берта, — поиграй немножко.