Креститель
Шрифт:
Как обычно, базар затягивал, словно омут. Ведь рубашку в первой же лавке не купишь — нужно пройти, прицениться в разных местах, посмотреть, какие продают в одном месте, в другом. Поискать купца персидского или самаркандского — у них цена всегда пониже получается. Опять же, подождать, пока богатырь упряжь у шорника пощупает да нужный размер найдет. Самому то одно, то другое на глаза попадается. Бурдюк козий — хорошо бы купить, а то старый совсем протерся, вот-вот потечет. И флягу небольшую, глиняную — для меда стояночного, али вина хорошего
Богатырь, вроде, держался хорошо, но у ведуна ноги болели, словно он опять с Себежской гати сошел. Поэтому за ужином он заморил червячка половиной зайца, двумя жареными перепелками и одной стерлядкой на пару, выпил из вежливости за здоровье Владимира Святославовича пару кубков, а после третьего, за силу богатырскую, вежливо распрощался, поднялся к себе, скинул сапоги и с наслаждением развалился на перине, подняв ноги высоко на столб балдахина.
— Стало быть, молвишь, подождать маленько?
От неожиданности Середин чуть не свалился на пол — ноги со столба соскочили.
— А ты от… — И остановился на половине слова. Понятно, откуда. Зачем они подпятники так мажут, что двери вообще никакого скрипа не издают? Надо же и меру знать.
Пребрана, олицетворяя собой живой укор совести, прошлась до бюро, развернулась перед ним:
— Подождать маленько! Знаешь, каково мне было, когда дворня постель стелить пришла? Что люди теперь подумают?
— А чего они могут подумать, если ты спала одна? — сел на постели Олег и развел руками. — Подумали, что устала очень.
— Устала?! — резко подошла к нему боярышня, толкнула в плечи, опрокинув обратно на спину. — В чужой постели устала?
Середин, словно собираясь подняться, наклонился вперед, подсунул руки под подол платья, повел ладони по ногам наверх, добрался до талин. Никакого нижнего белья на Пребране не было — не придумали еще таких хитростей, — а потому девушка мгновенно оказалась полностью в его власти.
— Я знаю, что ты важнее всех дел государственных и великокняжеских, прекрасная Пребрана, но мне было трудно объяснить это Владимиру. Однако я все-таки вернулся…
Он поднял юбку еще выше и начал целовать пахнущий ромашками впалый живот — похоже, боярская дочка тоже успела посетить баню. Пребрана обняла его за голову, прижала к себе, закрыв глаза и откинув голову. Ведун, не убирая рук, встал — и ситцевое платье оказалось у нее почти на груди. Девушка подняла руки — и одним движением Олег оставил ее обнаженной. В дверь постучали.
— Электрическая сила! — Середин схватил девушку, опрокинул на постель, накрыл краем одеяла и подошел к двери: — Кто там?
— Князь Владимир Святославович тебя, боярин, к себе кличет! — послышался незнакомый ломкий голос.
Олег
— А что случилось?
— То мне неведомо, боярин. Князь тебя привесть повелел.
— Ладно… — Ведун присел на край скамьи, взял чистую фланелевую портянку, быстро намотал на ногу, натянул сапог. Потом подошел к постели, наклонился, поцеловал девушку, тихо шепнул:
— Подожди, я быстро, — и вышел вслед за посланником.
Светелка князя оказалась на удивление тесной: метра два в ширину, четыре в длину, одинокое бюро у окна, большой, окованный железными полосами сундук за ним. Одна стена была полностью закрыта ковром, по второй, бревенчатой, рядком шли четыре отопительных продыха.
Владимир сидел на скамье под медными пластинами продыхов, с золотым кубком в руках и изящным медным кувшином с длинным тонким горлышком под ногами. Увидев ведуна, он приглашающе хлопнул ладонью по скамье рядом с собой, махнул рукой на мальчишку:
— Ступай! Смотри, никому ни слова!
Олег подождал, пока холоп закроет дверь, подошел к князю, сел рядом, откинувшись спиной на стенку.
— Тебя не обидит, ведун, коли я тебе в серебряный корец налью?
— Мы люди простые, — пожал плечами Середин. — И из деревянных пить привычны.
— Тогда давай. — Правитель откуда-то сбоку выудил серебряную чашу, наполнил ее из кувшина, протянул гостю. — Давай выпьем, чтобы на Руси завсегда порядок и покой держались.
— За землю русскую, — согласился Олег и не спеша выпил. В чашу, предназначенную скорее для меда, нежели для вина, входило не меньше бутылки, так что в голове зашумело почти сразу.
Князь между тем молчал, тревожно покусывая губу. Потом неожиданно снова взялся за кувшин:
— За родителей наших, ведун, поднимем чашу. Чтобы гордились нами, со счастливых земель за нами наблюдая.
— За родителей нужно… — согласился Олег и осушил чашу досуха еще раз. Поставил ее рядом на скамью, ожидая, когда правитель наконец скажет, зачем позвал гостя на этот раз.
Князь же надолго замолк, глядя в окно. Потом снова взялся за кувшин.
— О чем тревожишься, княже? — не выдержал Середин. — О чем думу думаешь?
— Об изменниках земли русской, ведун, — вздохнул Владимир. — О тех, кого ты и сам в обмане обвинил.
— Не нужно такими тварями голову забивать, княже. Только язву от подобных мыслей нажить можно.
— Я бы и рад, ведун, да куда денешься, коли, словно заноза, в теле земли нашей они сидят! — сжал кулак великий князь. — И как ни повернешься, все колют и жить мешают.
— Коли мешают, выдернуть надобно, князь.
— Вот и я про то, ведун, — кивнул Владимир. — Выдернуть. Однако, ежели послать боярина Радула выдергивать, то ничего, кроме новых бед, сие не принесет. Хорошо бы, чтоб твари эти сами тихо сдохли, подозрений особых не вызвав.