Крестоносец из будущего. Командор
Шрифт:
Да и доспех был на нем намного ценнее — тусклые кольца арабской кольчуги закрывались золотыми бляшками с вязью, скорее всего с письменами из Корана, на Востоке это принято.
Лежащий у него на коленях чуть искривленный меч, который еще рано именовать саблею, был разукрашен драгоценными каменьями и золотом.
«Так ведь это самый настоящий булат… Узорчатый…» — отстраненно подумал Андрей, не сводя глаз с клинка.
— Это дамасский булат, командор. Хотя твой меч не хуже! Настоящая драгоценность! Что ты за него желаешь?
— Свою жизнь, — усмехнулся
— Ты хочешь, чтобы я не убил тебя? — В глазах араба промелькнуло нечто похожее на презрение, хотя голос был ровен.
— Ты же воин и должен знать, что меч наша душа. — Внутри все напряглось, Андрей неожиданно осознал, в каком ключе ему следует вести с этим арабом разговор. Не болела бы только голова!
— Продать меч — значит продать свою душу. И не просто так, а иблису. Шайтану! Как можно… Убей меня да забирай мой меч, раз с боя его взял…
— Ты храбрый воин, — араб впервые улыбнулся. — Но я не могу взять твой меч, ибо между нами не было поединка.
— Так в чем же дело?
— Ты толкаешь меня на непристойный поступок, командор. Я не могу драться с тобою в равном бою, пока ты не излечишь свои раны. Ты и так три дня пролежал в беспамятстве и бредил. Мой лекарь еле выходил тебя, а он славится своим искусством от Каира до Куйябы.
— Благодарю, — только и сказал Андрей, с удивлением оглядывая себя. Еще бы не изумиться — плечи, руки, ноги и голова в повязках, пахнувших какой-то мазью, зато грудь обнажена, а на ней масса чуть подживших царапин и порезов, через которые явственно проступают темные пятна засосов и укусов, что в безумной страсти оставила ему на память Милица.
А вода, приведшая его в сознание, оказалась мокрой тряпкой, пропитанной какими-то благовониями, что черноволосый араб собственной рукою протирал ему лицо.
И не только — у Андрея возникло ощущение, что эти мягкие шелковые подушки, на которых он возлежал, этот шелковый шатер, жаровня с раскаленными углями, дававшими много жара и не единой струйки дыма, — все это было предназначено только для него.
Понятно, откуда такая роскошь, вот бы на ней, да с Милицей. Мысль о любимой женщине обожгла — что с ней?!
— Сколько тебе лет, командор?
— Сорок три.
Вкрадчивый вопрос араба застал Андрея врасплох, и он ответил на него чисто автоматически.
— Ты считать умеешь, почтеннейший? — в участливом голосе араба послышалась тонкая издевка. — К шестнадцати прибавить восемнадцать будет тридцать четыре? Так ведь?
— Совершенно верно, — после секундной заминки, вызванной неким умственным напряжением раскалывающейся на части головы, согласился с ним Андрей, сделавший свой подсчет.
— И ты стал рыцарем ордена Креста в восемь лет?! — Араб поцокал языком, покачав головой. — Удивительно, как сильны германские мальчики в детстве…
— При чем здесь мое детство? — Андрей был немного ошарашен заявлением араба.
— Меня зовут Селим-эфенди, почтеннейший командор. Позволь узнать твое настоящее имя. Ведь ты тот, кого носящие алые плащи с белым крестом называют Андреасом
Андрей обомлел, он не находил слов, мозги застыли, словно любимое малиновое желе, которое готовила в детстве его мама. В голове веселыми молоточками застучали визгливые голоса, негромко напевая ему песенку-нескладушку: «Наш Штирлиц провалился и к папе Мюллеру попал!»
— С чего ты взял, почтеннейший Селим-эфенди?
Андрей хотел выиграть время, а потому задал этот вопрос, который вызвал у араба улыбку.
— Ты моложе настоящего фон Верта и сам это признал. В бреду, здесь в шатре, ты звал маму, а не муттер. А значит, в тебе славянская кровь, а не германская. И еще одно, прости за такое откровение. — Селим-эфенди почтительно развел руки. — Я не хотел, это недостойно воина, но слышал и видел, как ты нарушал обет целибата, который командоры Креста соблюдают свято. И следы этого нарушения, которое я считаю отнюдь не преступлением, а счастьем для любого мужчины, ценящего женскую красоту, ты носишь на своем теле. И они для меня не менее значимы, чем твои раны!
«Попал так попал. И Милица угодила к ним в лапы. И мутит чего-то этот эфенди. — Андрей усиленно соображал, надеясь, что шевеление ущербных после удара по голове извилин не будет так отчетливо заметно на лице. — Чего он от меня хочет? Ведь крутит вдоль и около, вот только я его не понимаю. И что делать прикажете?»
— А ведь я знаю!
Араб словно прочитал его мысли и сорвал шелковое покрывало, что накрывало какие-то вещи, лежавшие рядом с ним на ковре. И Андрей сразу узнал их — его собственный меч с цепью магистра и два кинжала с изогнутыми клинками, до боли знакомые.
— Ты выполнил свой долг перед «Братством Девы Мариам», — араб взял бебуты в руки, — и это знак о том. Ты знаешь, где сейчас настоящий командор Андреас фон Верт, роль которого ты убедительно играл все эти дни? Кто тебе дал этот кинжал и как твое имя?
— Курт фон Нотбек дал… — Андрей решил рискнуть — его приняли за второго тевтонского «брата», того, что остался с разодранным волкодлаком горлом.
— Мне знакомо это имя, — улыбнулся Селим-эфенди и вопросительно посмотрел в глаза. Андрей правильно понял этот взгляд и вспомнил прозвище, которым его наделили во время срочной службы.
— Меня они зовут Анджей, на польский лад. А так Андрей Путь.
— Славное имя, как у ученика пророка Исы. А позволь спросить — где сейчас «брат-оруженосец»? — Селим-эфенди качнул в руке второй кинжал.
— Убит, — коротко ответил Никитин, обрадовавшийся, что с дурика не назвал себя Нотбеком — этот араб явно много знал.
— Аллах-аллах! — Селим покачал сочувственно головой. — Ну что ж, это судьба. Кысмет! А потому ты отдашь своему командору это, — араб извлек из-под покрывала туго набитый мешочек и с поклоном передал его Андрею. Тот его принял, уже догадавшись, что здесь плата тевтонскому «братству» за совместную операцию по поимке командора крестоносцев, пусть и неудачную.