Крестоносец
Шрифт:
Сибирь до появления железных дорог — черная дыра. Просто в силу транспортной доступности. И полноценно там что-то развертывать не имело никакого смысла из-за крайне сложных логистических проблем[1]. А вот ставить фактории укрепленные[2] — очень даже да. Это открывало возможность скупки у местного населения даров моря, тайги и тундры в обмен на ремесленные изделия. Дешево и сердито. И без всякой войны. И без всяких излишних напряжений сил.
Война с Сибирским ханством в принципе была бы несложной. Но зачем? Оно вело себя тихо и не отсвечивало, стараясь не провоцировать обострение конфликта.
Поэтому Андрей выстраивал политику ДТК на этом направлении максимально осторожной. С одной стороны, шло продвижение и формирование важнейших опорных пунктов — укрепленных факторий, стоящих в ключевых логистических узлах. А с другой — это делалось с улыбкой и без лишних провокаций. Для торговли, взаимовыгодной причем.
Потом, понятное дело, нужно будет продвигаться дальше и подчинять земли по Уральскому камню и за ним. Но это будет потом. И силами Царя после проведения им военной реформы да за свой счет. Платить за занятие этой черной дыры — Сибири, в которой по большому счету нечего делать до появления железных дорог, Андрей не собирался. И даже участвовать в этом не планировал. Без него справятся. Благо, что небольшие отряды рейтар, работающие от укрепленных опорных пунктов будут представлять непреодолимую силу для местных.
Сам же Андрей акцентировал внимание на совсем других вещах.
Например, он начал строительство верфи в Устюге[3].
Для нужд севера требовались крепкие корабли малого промыслового размера. Массово.
Понятное дело, что на севере имелась своя собственная школа судостроения, доставшаяся ему в наследство со времен викингов. Но эта школа делала так называемые вязанные корабли. Когда сначала сшивалась обшивка корпуса досками внахлест, а потом в нее вставляли в распорку силовые элементы.
При всех бонусах этой школы у нее имелась неисправимая беда — низкая прочность[4] и скромная живучесть кораблей. Особенно сшитых по-поморски, молодыми корнями ели, вместо металлических креплений.
Поморские корабли отличались относительной дешевизной и простотой изготовления, но служили очень недолго. Буквально несколько лет. А малые так и вообще — строились по весне, а осенью нередко распускались на дрова. Да и лес на них как правило толком не сушили, что только все усугубляло…
Такая себе вполне гармоничная экосистема.
Пока она живет изолированно — ничего, терпимо. Но конкурировать ни с чем более-менее современным, разумеется, она не могла. Андрею же требовалось совсем иное…
Перед началом крестового похода он сумел не только разработать, но и изготовить увеличенный вариант тульского ушкуя. Длинной 25 метров, шириной 6 при общим водоизмещении около 60 тонн.
Кораблик отличал дубовый силовой набор. Достаточно прогрессивный, так как имел массу всякого рода распорок и подкреплений, вошедших в практику только в конце XVIII века. Что позволяло принципиально усилить прочность и жесткость корпуса
Обшивка шла в стык брусом из хвойных пород дерева. И крепилась заклепками, стягиваясь между собой дополнительно скобами, дабы уменьшить течи. Тщательно конопатилось. А потом покрывалось толстым слоем ядовитой краской, сделанной на основе мышьяка — для защиты от обрастания. Той самой знаменитой парижской зеленью, которую в этом варианте реальности называли тульской.
Корабль имел сплошную палубу и более-менее крупные кормовую и небольшую носовую надстройки. В первой размещалась каюта экипажа. Общая. Во второй — камбуз с небольшой железной печкой. Перед носовой надстройкой также находился гальюн.
Пост управления — мостик — находился на кормовой надстройке и оснащался штурвалом. Для XVI века — довольно прогрессивный шаг. Особенно на севере с его страстью к архаике.
На двух мачтах этот кораблик нес пару бермудских парусов, а горизонтальный бушприт позволял при случае поднимать два кливера и один большой стаксель. Такое парусное вооружение было продиктовано необходимостью сохранения хода и управляемости даже при минимальной команде.
Ну и прочие прелести имелись. Среди прочих особенно выделяли ручную помпу для откачки воды и ворот для выбора якоря или сети. Ну и оковка острого форштевня металлом, дабы дерево меньше изнашивалось. Прямо от ватерлинии до киля.
Назвал всю эту красоту Андрей шхуной. Хотя, конечно, отношение к ней она имела достаточно условное[5]. Впрочем, слово в те годы это было неизвестное[6], так что…
Пока имелось только один образец этого судна.
Его изготовили в Туле и по рекам да волокам переправили в Северную Двину и далее в Белое море, где он до сих пор проходил практические испытания. В Великом же Устюге готовились развернуть их серийное производство. Прямо вот один в один — как братьев-близнецов лепить.
Дмитрия удивлял такой подход. Но ничего против он не имел. Делают и делают. Ему какое дело? В конце концов это деньги Андрея и его риски.
В Архангельске он планировал разгрузить свои товары. И, забив трюмы всем необходимым, отправиться обратно. Зимовать ни в устье Северной Двины, ни в Коле он не собирался. Холодно и скучно. Но это полбеды. Главная опасность — экипажи, которые все это время будут пить от простоя без дела. Лучше уж он даст им отдохнуть где-нибудь в теплых краях.
— А это кто там стоит? — спросил Дмитрий, указывая на коренастого мужчину в достаточно дорогой одежде, да при сабле.
— Ермак Тимофеевич.
— Ермак? Имя сие?
— Прозвище. Но оно к нему прилипло так, что крепче имени. Так-то он Василий. Казак. Говорят, в особом уважении у самого Андрея Прохоровича.
— А что он тут делает?
— Тебя поджидается. Со своими соколиками. Андрей Прохорович снарядил воинский отряд для защиты заморских владений. Вооружил добро. Огненного боя много, доспехи на всех, железом вострым не обижены. Да припасов воинских с ними изрядно…
Дмитрий Павлович доносил по прошлому году, что беспокойно стало в тех краях. Что племя ирокезов соседей, с коими вроде как сговорились, тревожить стало. Что с мест насиженных сгоняет и режет. И угрожает это все поселению русскому.