Крестопор

Гартон Рэй

– Это не было ошибкой, если это сработало, если это принесло пользу. И вы можете сделать это снова, если просто протрезвеете. Я не всегда одобряю некоторые из ваших методов, но я...

Преподобный с опаской встал и оглядел бутылки на кухне, медленно протирая глаза по очереди; затем, бормоча, застегнул пряжку халата. Осторожно двигаясь, он дотянулся до шкафа над раковиной, открыл его и достал одну из двух последних бутылок "Джима Бима".

– Что вы делаете?
– спросил Джей Ар.

Тот взял еще одну кофейную чашку с крючка над стойкой и сел, вымолвив:

– Пытаюсь не дать себе протрезветь.

– Преподобный...

Бейнбридж улыбнулся ему, медленно откупоривая пробку от "Джим Бима", и сказал:

– Мистер Хаскелл, я впервые попробовал спиртное в девять лет и следующие

девять лет редко бывал трезвым. Когда я обрел Господа и принял служение, я поверил, что Бог покончил с моей тягой к алкоголю, вырвал бутылку из моих рук. Но в последнее время я много думал. Думал и пил, - рассмеялся он, наливая немного виски в кофейную чашку.
– Эта тяга так и не прошла. Я перестал пить. Я бросил. Я завязал. Но для проповедника все исходит от Бога. Все это, - он махнул рукой в сторону потолка, - дом, низкая арендная плата, мебель. Все это предоставлено Господом для... работы. Но знаете что? Я упорно трудился ради этого. Трудился. Я вложил всю свою жизнь в это, в этих детей. Его рука тряслась, когда он поднимал чашку, а когда он выпил виски, через все тело пробежала дрожь. Преподобный продолжил влажным горловым голосом, - Я говорил им, что все, чему они научились, все, чем они были, являлось неправильным, и они должны стать такими, какими хочет Он, какими хочу я. Я делал это ради Него, потому что думал, что Он этого желает. Но на прошлой неделе, мистер Хаскелл, я кое-что увидел.
– Бейнбридж снова налил.
– Что-то... адское. Я видел, как Мейс убил, вы слышите меня, убил моего нерожденного ребенка.
– Еще одна порция, еще один глоток.
– Я не знаю, кто такой Мейс и откуда он, но Бог, которому я поклонялся, Бог, которому, как мне казалось, я служил, никогда... никогда... не позволил бы этому случиться. Особенно с такой доброй и заботливой душой... такой простой... как Никки Астин. Но я видел это.
– Он снова выпил.
– Если Бог есть, то это не тот Бог, которому, как я думал, я служу. Если... вообще Бог есть. И это, мистер Хаскелл, означает, что вся моя жизнь прошла впустую. Это значит, что в восемнадцать лет я изменил свой образ мыслей, жизни, свою личность... я, я изменил себя... просто так, потому что какой-то другой невежественный, заблуждающийся Божий человек сказал мне сделать это. Потому что я увидел в этом человеке того, кто заботился обо мне, уважал меня так, как никогда не делали мои родители. Я никогда не мог угодить родителям. Что бы я ни делал. Но Мортимер Бигли избрал меня... если я стану таким, каким он хотел. И я стал. О, он мне нравился, он был милым человеком, и у меня было все, что требовалось, религиозный огонь и пыл. Но я сам желал этого. Потому что я очень сильно хотел быть кому-то нужным.

Джей Ар сидел напротив преподобного и внимательно слушал, но хмурился: боль в глазах и голосе Бейнбриджа делала это весьма трудным, но, похоже, священник пытался донести свою мысль, а не просто пьяно бредил.

– Я много думал об этом в последние дни, мистер Хаскелл, - еще одна чашка, - и понял, что поступаю с ними точно так же. С детьми. Меняю их. Потому что они недостаточно хороши для Бога, который все равно позволяет им страдать. И они разрешают мне это делать, потому что хотят... быть нужными. У них есть родители, которым все равно или которые ничего не замечают, которые слишком пьяны или слишком увлечены своими браками, разводами, романами, работой... слишком увлечены своей жизнью, чтобы быть родителями. У них есть дети, но они просто не... не...

Джей Ар прочистил горло и тихо произнес:

– Не платят флейтисту?

– Да, да, можно сказать и так. Так вот. Эти дети обращаются ко мне. Или, да поможет нам Бог, - еще один стакан, за которым последовал рваный кашель, от которого лицо преподобного покраснело, - к Мейсу. Или к наркотикам. Может быть, к сексу. Даже к самоубийству. К чему угодно, лишь бы заполнить пустоту или заглушить боль. Например, к этому.
– Он пьяно хихикнул, подняв чашку,

а затем допил ее.

– И вы ничего не собираетесь с этим делать?
– спросил Джей Ар.
– Просто будете сидеть здесь и пить? Вам страшно, да? Вы что, думаете, мне это нравится? Я до смерти напуган, я чувствую себя беспомощным. И я ставлю на кон свою гребаную работу. Я пытаюсь остановить то, чего не понимаю, и не имею ни малейшего представления, как мне это осуществить, а вы просто будете сидеть здесь на пару с "Джимом Бимом", и не делать ни черта, чтобы помочь?

Бейнбридж снова улыбнулся Джей Ар, но по его пухлым щекам катились слезы, а губы дрожали.

– Я не могу сейчас помочь даже самому себе, - прошептал он.
– И не уверен, что хочу этого. Я оплакиваю смерть, мистер Хаскелл. Смерть моей веры. Моей веры. Всего, ради чего я работал. Так что...
– Он встал с бутылкой в одной руке и чашкой в другой.
– Если вы не возражаете, я хотел бы остаться один на один со своей печалью.
– Преподобный начал выходить из кухни, разбрасывая ногами осколки стекла.
– Я бы показал вам дверь, но не уверен, что смогу найти ее сам.
– Он прошел в гостиную и упал на диван, едва не выронив бутылку.

Джей Ар решил сдаться: он понял, что Джеймс Бейнбридж ему не поможет. Накинув пальто и направляясь к двери, он услышал, как преподобный пробормотал:

– Удачи вам, мистер Хаскелл.
– Затем, усмехнувшись, Бейнбридж добавил, - Я буду молиться за вас...

Через час после ухода Джей Ар Хаскелла преподобный проснулся от зловещего шевеления в животе. Сглотнув, он поднялся с дивана и зашатался по коридору, перемещаясь от стены к стене и пытаясь удержать содержимое желудка. В двух дверях от ванной шевеление переросло в порыв, и он упал на колени, его вырвало.

Блевотина покрывала переднюю часть его халата и капала на ковер, забрызгивая руки и кисти, стекая по подбородку. Стоя на коленях на полу, проповедник подождал, пока к нему вернутся силы, а затем, прихрамывая, пошел в ванную, держась за стену. Он снял халат, бросил его в ванну и умылся.

Преподобный Бейнбридж уставился на грязного, дрожащего, небритого незнакомца в зеркале. Голый, если не считать заскорузлых испачканных трусов – "Когда я менял их в последний раз?" - задумался он, - его тело выглядело костлявым и хрупким. На правом бедре красовался огромный темно-фиолетовый синяк; он понятия не имел, как его получил.

Брызнув на лицо холодной водой, он слабым голосом прошептал:

– Что же я делаю?

Он осторожно принял горячий душ и, стоя под струями, воспроизвел в голове свой разговор с Джей Ар Хаскеллом, вспомнив, что говорил ему о том, как бросил пить и усердно работал над созданием "Молодежи Голгофы". Он поднял лицо к воде и ворчливо сказал себе:

– Если я мог то сделать, то смогу и это.

Обсохнув, Бейнбридж голым прошел в спальню и начал рыться в шкафу в поисках чистой одежды. Он как раз надевал рубашку, когда услышал знакомый скребущий звук в стене над кроватью. Преподобный обернулся и на секунду уставился на стену, на мгновение испугавшись, а затем, пылая от гнева, прорычал:

– Присматриваешь за мной, да? Нравится то, что видишь?

Пока он одевался, шуршание продолжалось, затем Бейнбридж подошел к кровати, сел и снял трубку телефона. Набрав справочную службу, он попросил дать номер Джей Ар Хаскелла. Набирая полученный номер, ему казалось уместным помолиться о силе, о наставничестве. Но вместо этого преподобный пробормотал:

– Никогда не думал, что скажу это, но если Ты все-таки где-то там, - он поднял глаза к потолку, - то Ты мне больше не нужен.

– Алло?

– Да, мистер Хаскелл? Это преподобный Бейнбридж. Я звоню, потому что я...

– Да?

– Ну, я не знаю, много ли я смогу. В таком состоянии, я имею в виду. Но я хочу помочь вам...

26.

Сестра Брэда Бекки и ее муж Нил жили в маленькой квартирке с протекающей крышей на Картрайт-авеню в Северном Голливуде. Бекки было двадцать, она была слегка полноватой брюнеткой с кривыми зубами и татуировкой в виде кровоточащего сердца на левом плече.