Крестовые походы
Шрифт:
— Ты Триболо? Истязатель?
Старик снова кивнул.
— Как тебя звать, старик?
— Я Сиф, сир.
— Не обращайся ко мне так. Я даже не шатлен, я всего лишь вавассер, бедный дворянин, ничего не имеющий.
И спросил:
— Ты назвался — Сиф. Это христианское имя?
— Я родился в Вавилонии, — уклончиво ответил старик. — Под самой Александрией. Я родился там очень давно, но я всегда свято чтил Святую мать католическую церковь.
Ганелон молча обвёл взглядом логово колдуна.
Многолетняя пыль, многолетняя копоть, странный и
Сиф.
Старик, родившийся в Вавилонии.
Кажется, Ганелон действительно уже видел этого старика несколько лет назад в замке Процинта — тогда Амансульту посещали самые разные люди.
Но, может, тогда в замок приходил другой старик, укрывшийся под тем же именем. Кто знает? Да это и не имело особого значения.
Полка с книгами.
Может, к переплету одной из них, снабжённой особенными украшениями, подойдёт осколок пластинки из слоновой кости, найденной им в траве под кривой башней Гонэ, возвышающейся над верхними прудами замка Процинта? Может, это та самая книга, глядя в которую, можно производить различные растворы и яды, зелья и опасные патоки, наконец, творить золото такой чистоты, что этому дивится сам дьявол?
— Ты знаешь, кто я, старик?
— Господь, изгоняя Адама из рая, сказал: «Тернии и волчцы произрастит тебе земля», — глухо пробормотал старик.
Ганелон не успел ответить на эти слова, полные тревожного и тёмного смысла, потому что оглушённый им человек, ничком лежавший на полу, вдруг очнулся.
Худое длинное лицо этого человека было окутано бородой, чёрной до синевы. Такие же чёрные почти до синевы волосы низко падали на блестящие, как маслины, глаза. Ганелон, не раздумывая, ударил очнувшегося каблуком в лоб и тот снова упал лицом в каменный пол.
— Ты знаешь, кто я, старик? — повторил Ганелон.
Старик помедлил, потом ответил:
— Ты сам объяснил, ты бедный вавассер.
Наверное, старик очень боялся Ганелона, хотя внешне никак не выказывал страха. Набирая в ладонь растёртую сухую траву, грудой насыпанную у его ног, он легонько бросал её в горшок, кипевший на огне. По тёмному, освещённому лишь свечами и камином подвалу медленно распространялись таинственные запахи — сладкие и густые, манящие, но и тревожные.
Наверное этот старик умеет плавить самые прочные металлы, подумал Ганелон, и готовить яды, убивающие и быстро и медленно. Брат Одо предупреждал: если найдёшь старика, держись с ним осторожнее. Ты увидишь у него странные вещи. Этот старик прочёл, наверное, уйму книг, тех, конечно, что внесены в индекс либрорум прохибиторум. Он ещё в юности презрел запрет Святой римской церкви и не оставил непрочитанной ни одну запрещённую книгу. Зовут старика — Триболо. Он Истязатель. Он умеет смущать умы. Старайся не испугаться старика, ведь ты вооружён верой.
И кинжалом, сказал про себя Ганелон.
Одно лишь воспоминание о брате Одо приносило
Брат Одо поставил меня на ноги, напомнил он себе. Брат Одо укрепил мой дух. Он напитал меня знаниями, нужными Делу. В тесной келье Дома бессребреников брат Одо дивил меня множеством тайн. Он заставил меня внимательно вчитываться в странные тексты.
«Не ложь говорю, а истину изрекаю», — так начинался один из таких странных текстов.
«То, что внизу, — читал вслух Ганелон, повинуясь приказу брата Одо, — подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И всё это только для того, чтобы совершить чудо одного-единственного».
Для лучшего понимания брат Одо всегда заставлял Ганелона читать такие тексты вслух.
«Точно так, как все сущие вещи возникли из мысли одного-единственного, так стали эти вещи вещами действительными и действенными лишь путём упрощения применительно случаю того же самого одного-единственного».
— Я произношу слова вслух, но не понимаю их смысла, брат Одо, — жаловался Ганелон.
— Не обязательно понимать то, что предназначено не тебе, но важно знать, что такое на свете существует.
«Солнце его отец. Луна мать его. Ветер вынашивает его во чреве своём. Земля вскармливает его. Только он — первопричина всякого совершенства. Повсеместно. Всегда».
«Мощь его есть наимощнейшая мощь, и даже более того, она явлена в безграничии своём на земле».
«Отдели же землю от огня, тонкое от грубого с величайшей осторожностью, с трепетным тщанием».
«Тонкий, легчайший огонь, возлетев к небесам, тотчас же низойдёт на землю. Так свершится единение всех вещей — горних и дольних. И вот уже вселенская слава в дланях твоих. И вот уже — разве не видишь? — мрак бежит прочь».
«Это и есть та сила сил и даже ещё сильнее, потому что самое тончайшее, самое легчайшее уловляется ею, а самое тяжёлое ею пронзено, ею проникновенно. Так всё сотворено, так».
Ганелон читал и душа его плакала.
Я несовершенен, я ничтожен. Я мало понимаю, мне чужды многие слова. Но разве совершенен тряпичник-катар, называющий себя чистым и совершенным? Разве чист и совершенен маг и еретик, дышащий душными испарениями дьявольских трав? Разве совершенен трубадур, поющий любовь греховную? Музыка вообще влияет на нравы людей, и потому не всякая музыка должна допускаться.
Так он искал утешения и душа его плакала.
Ересь.
Затменье душ.
Великий понтифик апостолик римский папа Иннокентий III, чистый душой, печётся о всеобщем спасении.
Печётся со всею строгостью.
Даже для проповеди в день посвящения в папы он избрал библейский текст «Смотри, я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, грабить и разрушать, созидать и насаждать».
А специальные легаты папы аббаты Геньо и Ги, посланные в города Лангедока, в самое ужасное гнездо всяческой ереси, требуют с той же строгостью: «Употребляйте против еретиков не только духовный меч отлучения, против еретиков употребляйте железный меч!»