Крестовые походы

Прашкевич Геннадий Мартович

Амансульта.

Амансульта стояла так близко, что Ганелон мог ударить её по ногам своими связанными ногами.

Ударить и, когда она упадёт, дотянуться связанными руками до горла.

Или зубами.

Перивлепт.

Восхитительная.

Он боялся открывать глаза, но они были уже открыты и ему оставалось лишь усилить внимание.

— ...наверное, его послал брат Одо, — услышал он ровные пояснения, которые давал Амансульте старик Сиф по кличке Триболо. — Я не знаю, кто он, — старик, конечно, говорил о Ганелоне, — но я чувствую, что его послал брат Одо. Псы святого Доминика любят охотиться за чужими тайнами. Не понимая чужой тайны, они для простоты сразу называют её злом и начинают за ней охотиться. Они ведь действительно не знают, что на самом деле составляет ту или иную тайну. Для них главное, определить

в тайне зло. Они ненавидят зло. С позволения божьего они хотели бы задавить любое зло в самом его зародыше, поэтому они так торопятся, поэтому они совершают столько ошибок. Этот человек, — кивнул старик в сторону лежащего на полу Ганелона, — напал на нас. Он оглушил и связал Матезиуса. Требуя от меня ответов на свои странные вопросы, он отрубил палец Матезиусу. Он и мне угрожал кинжалом и собирался унести книгу из собрания Торквата. Я слаб, я не мог остановить его или помешать ему, но по странным глазам этого человека я понял, что он, наверное, не очень здоров. По его глазам я понял, что у него вот-вот может начаться приступ одной ужасной болезни, похожей на эпилепсию. Хорошо подумав, я решил не жалеть этого человека и искусственно ускорить наступление приступа. Я неторопливо отвечал на вопросы этого человека, нисколько больше не спорил с ним, почти во всём с ним соглашался, а сам всё подбрасывал и подбрасывал в кипящий на огне горшок листья горного растения карри. Ты ведь знаешь, что влажные пары карри дурманят. Если бы у этого человека оказалось больше сил, — вздохнул старик Сиф, — мы сами могли угореть и даже погибнуть — и этот человек, и я, и Матезиус. Но, будучи поражён своею болезнью, этот человек первый потерял сознание. Тогда я развязал Матезиуса и пришла ты.

Старик покачал головой:

— Ни сам блаженный Доминик, ни его псы не понимают, что убийства в этом мире ничего не решают.

— А знания? — быстро спросила Амансульта и переступила с ноги на ногу так, что лежащий на полу Ганелон увидел, как дрогнули края её белого запылённого плаща.

— Знания?

Старик медленно покачал головой.

Наверное, ему было что сказать по этому поводу. Наверное, Амансульта не просто так задала ему этот вопрос. Но старик сам ответил вопросом:

— Говорят, ты встречалась с римским апостоликом? Ты видела папу? Говорят, ты сумела высказаться?

— Да, Сиф, — негромко ответила Амансульта. — Я видела папу и я сумела высказаться, но папа мне не поверил.

— Он внимательно выслушал тебя?

— Он очень внимательно выслушал меня, Сиф, он много думал над моими словами, но я знаю, он мне не поверил.

Старик покачал головой.

Наверное, он решил дать возможность Амансульте придти в себя, потому что снова указал на лежащего Ганелона:

— Этот человек от природы награждён смелостью. Он пришёл к нам один. Матезиус всё проверил.

— Этот человек всегда приходит один, это его особенность, — подтвердила Амансульта и, ценя отношение старика к себе, вновь перевела разговор на папу: — Я сказала, Сиф, великому понтифику о книгах Торквата. Я сказала ему о том, какие знания хранятся в старинных книгах. Я попыталась объяснить великому понтифику, как много мы можем знать. Знаешь, что он ответил, Сиф?

— Не знаю.

— Он ответил просто. Он ответил мне вопросом. Он спросил: зачем знать так много такой восхитительной девице, как я?

— И всё?

— И всё.

— Ты ответила на эти его слова?

— Нет.

— Это неправильно, — покачал головой старик. — Ты обязана, как все, отвечать великому понтифику на любой его вопрос. Если великого понтифика заинтересовало, зачем знать так много такой восхитительной девице, как ты, ты должна была ответить ему и на это.

Амансульта тоже покачала головой:

— Когда я увидела апостолика римского, я сразу сказала ему, что не скрою от него ничего из того, что сама знаю. Однако, я отказалась присягнуть в том, что отвечу на любой его вопрос. Как я могу присягнуть, сказала я апостолику, если не знаю, о чём вы будете спрашивать. Может, вы будете спрашивать о таких вещах, о которых я не посмею или не захочу говорить.

— Твои слова звучат дерзко.

— Зато они правдивы.

Ганелон медленно перевёл дух.

Он чувствовал, в подвале посвежело. Наверное, старик и его помощник успели проветрить подвал. Но встать или даже повернуться Ганелон всё ещё не мог. Он просто лежал на полу

и прислушивался к словам Амансульты.

Он был поражён.

Амансульта виделась с папой! Она разговаривала с великим понтификом, с апостоликом римским!

— Я заявила нунцию, что а Латеранский дворец меня привело важное дело. Это правда, ты знаешь. Я заявила нунцию, что кардинал Данетти передал великому понтифику моё послание. Нунций ответил: кардинал Данетти сейчас отсутствует, хорошо, если он появится через два-три дня. Нунций вёл себя как рассерженный нотарий, он смотрел на меня так, будто я украла в храме реликвии. Он твёрдо заявил, что никогда папа не примет меня, что апостолик вообще не принимает девиц, особенно тех, имена которых замешаны во многих подозрительных слухах. Я сразу поняла, что нунций, видимо, наслышан о моём золоте и богатстве и хочет получить дорогой подарок. Он вёл себя очень неблагожелательно, Сиф, всё его поведение говорило о том, что он страстно желает получить от меня дорогой подарок. Но я не хотела связывать себя с ним даже подарком. Говорят, что это он убил несчастного аббата Трелли. Говорят, что сначала он якобы дал аббату яд, а потом ударил деревянным молотком. Так говорят. Но, может, это неправда. Всё-таки именно он отправляет обязанности нунция.

Голос Амансульты, и без того ледяной, вдруг преисполнился презрения:

— Но он обращался со мной, как с самой обыкновенной простолюдинкой, Сиф. Для начала он приказал поместить меня в тесную келью без окон, в Латеранском дворце много укромных мест. В келье не было ничего, кроме лампадки под распятием, но и лампадка чуть-чуть теплилась. Я села в углу на каменный пол, мне стало зябко и холодно. Потом я встала и ходила по келье, два шага в одну сторону и два шага в другую. Никто не имеет права так обращаться с представительницей столь древнего рода, как мой. Я думаю, Сиф, сознание нунция было затемнено слухами о богатом золоте, добытом из тайников Торквата. Конечно, нунций оказался ничтожен в своей ничтожности, Сиф. Он так и не понял, что рыба, уловленная в пруду, ничего не значит перед великим умением ловить рыбу.

Амансульта вдруг спросила:

— Ты помнишь, Сиф, как я испугалась, когда впервые дошла до истины?

Старик кивнул.

Лёжа на полу, Ганелон напрягся.

Амансульта испугалась?

Чего могла испугаться Амансульта? Разве она способна пугаться? До какой истины она дошла? Как и почему истина, если это действительно истина, может испугать честного и чистого человека?

Вот старик Сиф обманул Ганелона.

Старик Сиф, медленно вспомнил Ганелон, выслушивал его требования и угрозы, а сам бросал в кипящий горшок сухую траву, пары которой вызывают странные видения и упадок здоровья. Старик Сиф не хотел, чтобы Ганелон, пёс Господень, ушёл из подвала со старинной книгой в руках и оставил в подвале два трупа.

Ганелон вспомнил двуликого человека, изображённого на одной из многих страниц книги.

Большой герметический Андрогин, попирающий материю, чреватую четырьмя элементами космоустроения.

Ганелон хорошо запомнил определение и сейчас усмехнулся про себя: разве не отвергает подобное знание простых человеческих радостей?

И подумал: я всё-таки нашёл одну из самых тайных книг Торквата, я даже держал её в руках. Теперь, наверное, Амансульта и старик Сиф, прозванный Истязателем, убьют меня. Они не могут меня отпустить, я для них опасен, потому что знаю их теперь в лицо.

Странно, но это почему-то успокоило Ганелона. Он вновь весь превратился в слух.

— Я считала, что апостолик всегда строг, что он всегда облачен в парчу, шитую золотыми крестиками, что всегда на его голове тиара. Я считала, что он всегда строг, безмерно строг, ведь я судила о нём только по его известным мне поступкам и буллам. Помнишь, как однажды в Риме появилось много сицилийцев и северян с выколотыми глазами и отрезанными ушами? Этих людей приказал согнать в Рим папа, чтобы все римляне убедились, что германцы, не желающие признавать себя вассалами папы, жестоки и бесчеловечны. Пригнав несчастных сицилийцев и северян, он всех убедил в жестокости германцев, но я не уверена, Сиф, я смущена, я боюсь, что отнюдь не все, и даже не многие из этих слепцов с отрезанными ушами стали слепцами по вине германцев. Но сам папа прост. Он задумчив, он внимателен и прост. Он носит простое облачение, прислушивается к разумным голосам и называет себя ничтожнейшим из ничтожных.