Крик совы перед концом сезона
Шрифт:
– Но ведь они, Андрюша, будут сопротивляться. Кому захочется стать преступником? Будут, может, насмерть отбиваться…
– Не хочу говорить громких слов… ты меня без этого знаешь… Но если потребуется для спасения страны… штобы осталось отцом завоёванное… я, наверно, решусь и на такое.
– Упаси тебя, Бог! Выбрось это из головы. Иди, а то опоздаешь.
В сборочном цехе только и разговоров было о ГКЧП. С кем бы Нестеренко ни встречался, первый вопрос ему был: как ты, Андрей Михалыч, относишься к неожиданной новости? Андрей рассказывал, с ним соглашались, издевались
Потом начала поступать какая-то странная информация. Вроде как возле Дома правительства России собираются люди, протестующие против введения чрезвычайного положения. К ним якобы выходил Ельцин, который не признал ГКЧП. Зачитал свой Указ, обращение к народу, где призывал людей к сопротивлению.
Сведения эти одни узнавали по обычному городскому телефону, другие – услышали из передач оживившихся зарубежных радиостанций…
Нестеренко был потрясён. Что ж это происходит, думал он. Ельцин и его компания активизируются, страна молчит, а члены ГКЧП бездействуют. Может, им нужна поддержка народа?
Андрей заспешил в партком завода. Секретарь партийного комитета Климов ещё несколько месяцев назад намекал ему о каких-то людях, которые готовятся сместить Горбачёва. Теперь намёки стали реальностью, и Нестеренко был уверен, что парторг ухватится за его идею.
– Владислав Петрович, мы можем с вами поздравить друг друга. Но обстановка требует решительных действий. Вы знаете, што происходит возле Дома правительства России?
Климов молча кивнул.
– Ельцинисты собирают сопротивление, – нетерпеливо продолжал Нестеренко, – а те, кто поддерживает наведение порядка в стране, сидят по домам и по заводам. Я готов вывести свой цех. Мы быстро доберёмся к Белому дому – так теперь его называют демократы, и встанем на площади впереди танков.
– Нельзя, Андрей Михалыч. Не было разрешения сверху.
– Вы в своём уме? – вскрикнул Нестеренко, вперив гневный взгляд в моложавое, упитанное лицо пятидесятилетнего секретаря. – Какое, к чёрту, разрешение? Ельцинисты у кого его спрашивали? Да мы, наоборот, должны поднять всю страну… всех, кто против разрушения государства. Вы обращение-то к народу слышали? – с подозрением спросил он. – ГКЧП обращение? Там прямо просят граждан поддержать чрезвычайные меры.
– Всё я слышал, – раздражённо сказал Климов. – Не глухой. Другие оглохли. Я сейчас попробую ещё раз созвониться с горкомом.
– Да плюньте вы на них! К вам народ стучится! Возглавьте хотя бы наш завод. Мы колонной тронемся, и, уверяю вас, все заводы пойдут к этому Белому дому. Пусть увидят, сколько их и сколько нас!
Нестеренко пошел к двери.
– Я буду в цехе ждать, Владислав Петрович.
Возле своей энергослужбы собрал рабочих. Передал разговор с Климовым. Сказал, что сейчас наступил момент, когда нельзя быть в стороне. Люди, которые отстранили Горбачёва, хотят остановить развал государства. Но возле Дома российского правительства в Москве собираются как раз те, кто намерен вернуть Горбачёва. А значит, продолжать разрушение. Можно им это позволить?
– Ответ вы сами знаете, Андрей Михалыч, – сказал высокий сборщик
– Прийти на митинг разрушителей и показать, сколько нас, которые против.
– Это же гражданская война! – воскликнул инженер отдела труда и зарплаты Самойлов – коротконогий мужчина лет сорока, с лысиной на темечке, из-под которой вниз распушались, как раскрытый веер, тёмные волосы. – Вы нас зовёте к войне?
– Война начнётся, когда вы решите отсидеться дома. Она вас достанет в сортире и на мягком диване.
– В рабочее время, наверно, будет нельзя, – в раздумье сказал бригадир слесарей Анкудинов, поглядев на электронные часы с зелёными цифрами. – А после работы всем цехом и пойдём.
Когда расходились, посоветовал энергетику:
– Надо бы вам, Андрей Михалыч, с другими цехами провести работу. Заводом двинуться.
Но вскоре работу начали проводить с самим Нестеренко. Сначала подошёл секретарь цеховой парторганизации – тридцатилетий мужчина с тонкими усиками и торчащими из кармана рубашки, как газыри у горца, фломастерами. Партийная должность для инженера по технике безопасности со временем должна была обернуться кадровым ростом, и потому он нёс свой крест так же стоически, как покупатель дефицитных итальянских туфель воспринимал вручаемые ему, в качестве обязательной нагрузки, галоши из литой резины.
С этим человеком Нестеренко объяснился быстро. Парторг ушёл, нервно двигая усиками и зачем-то всё время теребя газыри-фломастеры.
Потом позвал к себе начальник цеха.
– Што ты задумал, Андрей Михалыч?
Андрей стал рассказывать. Сухой лицом, с причёской «ёжиком», в куртке, напоминающей военный френч, начальник цеха с удовольствием знал, что сильно смахивает на главу Временного правительства России 17-го года и гордился, когда его за глаза называли Керенским. Слушал он невнимательно, смотрел то в календарь, то в лежащую на столе бумагу. Похоже, был уже проинформирован в деталях.
– Зачем тебе это надо? Наведут порядок без нас. Мы, как люди дисциплинированные, должны выполнять постановление ГКЧП. А там што сказано? Каждый работает на своём месте… выполняет свои обязанности и не лезет в дела других. Директор завода знает о твоих… как бы это сказать – предложениях. Очень не одобряет. Считает, справятся без нас… Без нашей поддержки. У них – армия. Внутренние войска. Госбезопасность с «альфами» и «омегами». А ты кто? Главный энергетик сборочного цеха.
«Керенский» многозначительно помолчал. Потом вздохнул и добавил:
– Пока.
– Если вы меня пугаете, то я не боюсь. Вас не боюсь… А за страну – вот за неё боюсь… Когда у неё такой партхозактив, то нас ждёт большой пассив.
– Ты чево из себя строишь?! – неожиданно вскричал «Керенский». – Спаситель Отечества! Попробуй только ещё будоражить рабочих! Кто пойдёт на баррикады, будет уволен. У нас серьёзное производство, а не фабрика игрушек.
– Вы на меня не кричите, – зловещим голосом, привставая, произнёс Андрей. – Я – человек пугливый. С испугу могу не знай што сделать… Укусить могу с испугу.