Крики солнца
Шрифт:
Жаль, она едва ли сумеет объяснить это Чезаре.
У него были тёмные, с каким-то вишнёвым отливом глаза и абсолютно римский (в античном смысле) профиль. Даже как-то стереотипно.
– Знаю, - неожиданно сказал он - спокойно и просто.
– Мы говорили о древнерусском языке.
А вот это уже не стереотипно.
– О древнерусском?
– изумилась она.
– Здесь, в Неаполе?
– Да, в университете.
И Чезаре очертил ситуацию с преподаванием русского в Италии. Там, где она раньше видела поверхностное, неглубокое озерцо, скрывался океан с тёмными пластами воды и светящимися
По мере очерчивания ситуации и её собственных - по возможности кратких, чтоб не занудствовать - рассказов о своей теме они прошли Виа Толедо, миновали Пьяццу Муничипио, несколько раз свернули... Темнеющий город вырастал вокруг, набухая прохожими и прохладой. Из баров горьковато тянуло кофе и сладко - различными dolci. Волнение первых минут отпустило, и теперь ей было до странности спокойно: Чезаре, со своими отполированными до блеска туфлями и аккуратной бородкой, выглядел весьма цивилизованно и надёжно. Похоже, ей всё-таки не придётся бежать.
Разговор плавно перетёк от языков к неаполитанскому диалекту; потом - к вопросу о древней, крепко пустившей корни вражде итальянских Севера и Юга и к идее их разделения (не такой уж бредовой, на взгляд обоих); потом - к России и Италии вообще и, естественно, к политике. Она попыталась быстрее свернуть эту тему, но Чезаре ощутимо сопротивлялся. В нём чувствовался идеализм и донкихотская готовность бороться "за правое дело", сколько бы противников этого дела ни сидело в кожаных креслах на данный момент. Пришлось с опаской спросить, не коммунист ли он (такое предположение возникло у неё почти сразу); "Бывший", - серьёзно сказал Чезаре, и она хмыкнула с облегчением. Один знакомый-коммунист у неё был в России, так что дискуссий о правах, ответственности, эксплуатации слабых и аморальности капитализма хватало с головой.
– Многие идеализируют Советский Союз, - осторожно заметила она, когда они, по предложению Чезаре, уже перешли на итальянский. Перед этим она морально приготовилась к обороне: мозг напрягся и встал в стойку, как боец, собираясь улавливать хоть одно слово из дюжины, а остальное восстанавливать по контексту. Однако Чезаре подошёл к делу на удивление бережно (по крайней мере, для неаполитанца): говорил не спеша, без вкраплений диалекта, лавируя вокруг рифов сложной грамматики. Её немного уязвляли такие откровенные льготы, но благодарность всё-таки перевешивала - слишком уж не в обычае итальянцев заботиться о том, понимают ли их приезжие.
– Мне трудно судить, потому что я не жила в то время. Не берусь оценивать.
– Да, я тоже всегда так говорю, - кивнул Чезаре.
– Но считаю, что должна быть хоть какая-то позиция. Иначе какой во всём смысл?
– То есть?
– В истории, например. Ведь факты всегда оцениваются тем, кто пишет. Необъективно. Этого не избежать.
– Но крайние позиции искажают правду, - сказала она.
– Хвалить или ругать однозначно - это тоже не выход. Думаю, нужно искать...
Какая разумная, красивая трактовка - залюбуешься; жаль, что в жизни не воплотить.
С тоской она подумала о собственной готовности к уступкам и компромиссам: в памяти только вот так, навскидку, без долгих раздумий, всплывало с десяток мутных и унизительных выборов, за которые сейчас было стыдно. Выборов, когда она не смогла сказать "нет", встав на сторону чего-то одного, светлого и чёткого. Большинство таких случаев ниточками тянулись к Т. и семье. "Attenti!" - воскликнул Чезаре, за предплечье оттаскивая её от скутера, проносившегося по узкому переулку; она очнулась и мягко высвободилась из его руки.
– Плюсы и минусы, - чуть задохнувшись, повторила она, когда Чезаре вопросительно приподнял брови.
– Смотреть на всё с разных сторон.
Чезаре издал по-кошачьи горловой звук - что-то среднее между "м" и "р" - и попросил пример.
– Татаро-монгольское иго, - сказала она, чувствуя себя игроком, который швыряет на стол козырь. Получай, раз так любишь нашу страдальческую историю.
– О нём ведь чего только не пишут сейчас. Как это повлияло на нашу культуру, как в итоге сплотило князей Руси... Может быть, и единого государства не сложилось бы без него. Но в то же время из-за него же мы так сильно отстали от вас, - (выдавить улыбку).
– Когда вы строили соборы, интриговали при дворе Папы, писали стихи, мы...
– она перевела дыхание, - делали глиняные плошки.
Он тихо засмеялся.
– Ах, да. И охотились на медведей. И пили водку. И приносили младенцев в жертву лесным богам.
Она поперхнулась.
– Младенцев? Здесь и так говорят?
– И пишут. Кое-кто до сих пор, - он помрачнел.
– Но я знаю, что это неправда. Я понимаю, о чём ты, но правду не скроешь за двойственными оценками, - несколько шагов они прошли молча - думая каждый о своём.
– А насчёт ига... Мне нравится, как поступал ваш Юрий Долгорукий. Нравится его дипломатия. Он сумел и создать хорошие отношения с ханами татар, и добиться для Москвы свободы. Хотя бы относительной, но свободы.
Иногда он говорит, как политик с экрана в период предвыборной кампании. Очень харизматичный политик.
Она отбросила эту мысль.
– Да, он не сражался с ними... в лоб, - закончила она по-русски и нервно усмехнулась.
– Come con i nemici. Это было разумнее. Вот об этом я и говорю - о разносторонности.
– Зато вашим тверским князьям не хватало разносторонности, - грустно кивнул Чезаре.
– Бедный Александр Михайлович. Это ведь его, если не ошибаюсь, убили в Орде вместе с сыном?
Александр Михайлович Тверской?! Ей окончательно стало не по себе. Такие мелкие (по общим меркам) подробности истории она сама помнила смутно, лишь благодаря подготовке к экзаменам в конце школы. А это было, как говорится, давно и неправда. Она явно знает итальянскую историю в разы хуже, чем Чезаре - русскую. Удружила Мартина: подпитала комплексы... Может, ткнуть его в бок под жемчужно-серой рубашкой - проверить, настоящий ли?
– Д-да. Но я сама уже не уверена. Обычно больше пишут не о нём, а об Иване Калите, когда говорят об этой эпохе.