Кристина

Куксон Кэтрин

Грустить мне не было причин.

Прежде чем Ронни дочитал последний куплет, Дон, Сэм и отец уже громко хохотали, и даже мать с трудом сдерживала смех, хотя и предупредила:

— Не следует писать подобные стишки, это нехорошо. Бедная мисс Спайерс.

— Да это я так, мама, шутки ради.

— Бедная женщина, — повторила мать, потом повернулась к Сэму и весело сказала — Ну-ка спой нам какую-нибудь песенку, Сэм.

Сэму уже было почти четырнадцать, но, несмотря на это,

он все еще был застенчив и молчалив. Сунув руки между колен и раскачиваясь из стороны в сторону, он запротестовал:

— Ну нет, тетя Энни! Я пою плохо.

— У тебя прекрасный голос, парень. Давай спой нам что-нибудь. Ту, которую ты на днях напевал.

Сэм повернул голову и, искоса глядя на мать, робко спросил:

— Какую?

— Ну не знаю. У нее вот такая мелодия, — она промурлыкала несколько тактов.

— А, вы имеете в виду «Может, ты и не ангел»?

— Да, наверное. Давай поднимайся.

Неуклюже поднявшись, Сэм повернул стул и, взявшись за спинку, начал петь. Его голос был чистым и верным, и он затрагивал во мне какую-то струнку.

Когда песня окончилась, мы все долго хлопали, за исключением Дона, который со смехом заявил:

— Да у него голос как у маменькиного сынка.

— Ничего подобного, — отрезала мать. — У него красивый голос, тенор. Спой еще что-нибудь, Сэм.

Тот покачал головой и уже хотел было сесть, когда я тоже попросила:

— Пожалуйста, Сэм. Спой еще. Ту, что мне нравится — «Я крашу облака лучами солнца».

Он посмотрел на меня и сказал:

— Я не знаю всех слов, но я спою «Это моя слабость», ага?

И название песни, и застенчивый вид Сэма развеселили нас, и вновь стены затряслись от смеха. Сэм тоже с трудом выдавливал из себя слова песни, слезы бежали по его щекам, и, глядя на него, я подумала, спасибо, Сэм, ты, как никто другой, сделал мой день рождения более веселым.

После того как Дон и Сэм ушли, а несессер остался лежать на буфете, мы, сидя возле огня, стали решать, что делать с подарком.

— Ничего здесь особо не поделаешь, — заявил отец, — если мы хотим обойтись без неприятностей.

— Но я не хочу, чтобы она принимала этот подарок, — проговорила мать.

— И я тоже, — вставила я.

— Отдай назад, — сказал Ронни, которого при мысли о подарке Дона вновь охватил гнев.

Хотя отец и решил оставить все как есть, однако сказал:

— Но учти: это последний его подарок, больше от него ничего не бери.

— Я не буду им пользоваться, — заявила я. — Когда захочет, пусть приходит и забирает.

Но позднее, когда я отнесла несессер в свою комнату и взглянула на него при свете свечи, подумала: «О, если бы я могла пользоваться им». Он был так красив: вот если бы его купил мне отец или мама, или… Сэм. Но у того никогда не было и пенни.

Я легла в постель и, как ни странно, стала думать о Сэме. О Сэме и

его приятном голосе. Этим летом он кончил школу и хотел, по возможности, устроиться на какую- нибудь ферму. В нашем районе шансов найти такую работу почти не было, но Сэм как-то сказал матери, что он не против поискать где-нибудь и подальше, хотя, как он добавил, ему будет очень не хватать нас. Сэм был хорошим парнем. Мысли о нем были приятны мне и легки и не бередили душу, как это случалось, если я думала о Доне или даже о нашем Ронни.

Не знаю, как долго я спала, когда вдруг услышала голос Прита.

— Кристина, я хочу поговорить с тобой.

Ронни не приходил в мою комнату по ночам несколько месяцев, и я решила, что он избавился от этого своего глупого желания беседовать со мной в такой неурочный час, но вот опять я слышала его шепот.

— Кристина… Кристина.

— Что такое? — я села, завернувшись в одеяло, и Ронни повторил:

— Я хочу поговорить с тобой, — он протянул руку, но я отпрянула от него. Ночь была совсем светлой, и я видела его лицо — бледное, с темными блестящими глазами.

— Не пользуйся тем подарком, ладно?

— Конечно, не буду, я так и сказала. Зачем ради этого было будить меня?

Сидя на корточках, он наклонился ко мне и проговорил:

— Когда он вот так подмазывается к тебе, я чувствую, что могу убить его. Тебе он не нужен, правда?

— Нет, я уже говорила тебе. И послушай, Ронни, — воскликнула я торопливо, — если отец или мать узнают о том, что ты ходишь сюда по ночам — что-то будет, говорю тебе.

— Почему? — обиженно поинтересовался он.

— Перестань спрашивать почему. Ты понимаешь, что не должен…

— Вообще что в этом плохого? — перебил он. — Я просто хочу поговорить с тобой.

— О чем? — в моем голосе звучало такое же отчаяние, какое я ощущала и внутри.

— О, о многом. Я не могу говорить с кем-то другим, а сейчас могу с тобой. Обо всем — о нас, например, да, о нас, и… и о Боге… о человеке, о мире, дьяволе и плоти.

Я поняла, что последнюю фразу он взял из воскресной Проповеди отца Говарда, но когда он сказал «плоть», его руки потянулись ко мне, а шепот перешел в дрожащий стон.

— Подвинься и позволь мне сесть рядом, просто на одеяло… на одеяло.

— Нет, нет! — я прижалась к стене, потом вскочила на ноги, держа перед собой стеганое одеяло.

— Уходи, Ронни, — выдохнула я. — Иначе я позову мать.

Он медленно встал с корточек, протянул ко мне руки и начал умоляющим тоном объяснять:

— Кристина… Кристина, честное слово, я не хотел ничего плохого. Просто посидеть рядом с тобой. Честно.

— Уходи. Давай… убирайся!

— Ты должна верить мне. Послушай, я никогда больше даже не прикоснусь к тебе. Я только хочу быть рядом, говорить с тобой. Неужели ты не можешь понять?