Критика буржуазных медико-социологических концепций
Шрифт:
— Мне не о чем с вами говорить, мой капитан.
Я рычу от раздражения.
— Нет, есть. Я знаю, что ты думаешь, и это не так…
Одетта поворачивается ко мне, её глаза сверкают гневом, словно зелёные лезвия мечей, отражающие окружающий сад. Солнце почти скрылось, а серый туман придаёт этому месту тягостную, но интимную атмосферу.
На крыше беседки садится маленькая птичка, словно случайный свидетель нашего разговора.
— Не смей говорить, что знаешь, что я думаю, — произносит она, её голос режет, как
Я выпрямляюсь.
— Тогда расскажи мне.
— Я ничего не должна тебе, Кириан, — шипит она и продолжает идти, не оглядываясь.
Она снова уходит от меня, и я инстинктивно хватаю её за руку, чтобы остановить. Движение оказывается настолько резким, что я вырываю у себя тихое проклятие, но не отпускаю её.
— Конечно, ты мне должна, — резко заявляю я. — Напомнить тебе, что ты делала последние месяцы со всеми нами, со мной?
Одетта поднимает голову, её изящный подбородок упрямо вздёрнут, а выражение лица остаётся холодным и невозмутимым.
— Я выполняла свой долг, и тогда ты не значил для меня ничего.
— Отлично, я могу это понять. Могу это принять, — отвечаю я, чувствуя, как гнев и разочарование проникают в мой голос. — Ты тоже должна понять, почему я не стал рассказывать тебе, что замышляют Волки.
— Могу понять. Могу принять, — повторяет она, медленнее, её голос звучит мрачно, почти угрожающе. Она смотрит на мою руку, сжимавшую её, с презрением и резким, грубым движением вырывается. — Я понимаю, почему ты лгал мне. Понимаю, почему ты говорил то, что, как тебе казалось, я хочу услышать… и понимаю даже, почему после этого ты переспал со мной.
Эти слова, словно пощёчина, заставляют меня отшатнуться.
— Одетта… — предупреждаю я, почти шёпотом. Если я подниму голос, хотя бы немного, я начну кричать.
А кричать мне действительно хочется. Всё во мне требует выплеснуть ярость и боль наружу.
— Скажи мне, Кириан, какой долг ты исполнял, когда затащил меня в свою постель?
В её взгляде горит ярость, густая, тяжелая, но под этой поверхностью что-то мерцает. Что-то мягкое и хрупкое, чего я не могу разобрать.
Ярость захватывает меня.
— Ты так думаешь? Ты настолько низкого мнения обо мне? — спрашиваю я, хотя знаю её ответ. Знаю и понимаю его.
Таким она видит меня. Тем, кем я стал для неё из-за этой лжи, этого предательства. Она мне больше не доверяет.
— Ты здесь не пострадавшая сторона, — заявляет она, не опуская ни на сантиметр головы, и разворачивается, чтобы уйти.
Я не позволяю ей. Делаю шаг вперёд и встаю у неё на пути.
— О, ещё как пострадавшая, — рычу я, теперь ближе к ней. — Ты наносишь мне сильнейший удар.
Её тень, скользкая, словно дым и масло, переплетается с моей виной, обволакивает её, пожирает до тех пор, пока не поглощает полностью, утаскивая в темноту. В этой темноте легко застрять, потому что каждый шаг требует силы,
— Уйди, — бросает она, и, проходя мимо, ударяет меня плечом.
Я, захлебнувшийся вине и боли, отпускаю её. Просто отпускаю.
Эренсуге
Мари однажды присоединяется к Эренсуге, но это случается задолго после того, как она была со мной.
На языке магии «Эренсуге» означает «змея» и одновременно «три». Это удивительное существо, одно из самых прекрасных: ужасающее и смертельно опасное, с блестящей синей чешуёй, блеск которой люди веками пытались воспроизвести в настенных росписях, картинах, мозаиках и одежде. Оно грациозное, могущественное, в нём заключена сила троих из нас.
Из союза Мари и змеи рождаются бури, все духи грозы и младшие боги ветров. Веками люди почитают этот союз, устраивают в его честь праздники, приносят подношения в кобасуло — пещеры, где происходили эти встречи. Люди, конечно, склонны превозносить самые… интересные аспекты таких обрядов.
Но ничто с Мари не длится вечно. Свободолюбивая, как всегда, она однажды покидает Эренсуге. Она скрывается, а змея остаётся в одиночестве.
На протяжении нескольких сотен лет Эренсуге бродит по земле, охваченный яростью и обидой. Ни одно божество не было настолько глупым, чтобы попытаться встать у него на пути. Но смертные… ах, они такие забавные создания.
Многие рыцари становятся легендами, погибая в его пасти, сгорая в его синем пламени или превращаясь в ничто под ударами его когтей. Эренсуге становится творцом героев.
Жаль, что никто из них не выживает, чтобы насладиться славой, которая, впрочем, была бы недолгой. Их имена помнят дети их современников, а затем дети этих детей. Иногда одно из имён сохраняется пять или шесть поколений благодаря песне, но в конце концов все они забываются.
Ни один смертный не может остановить Эренсуге, ни одно магическое существо не хочет этого делать. Поэтому он продолжает забирать всё, что пожелает, разрушая и уничтожая, пока однажды ему не надоедает, и он не решает уснуть. Всё просто.
Он забирается в гору в Сулеги, не заботясь о последствиях, и в своём яростном стремлении к отдыху прокладывает извилистый, бесконечный путь, оставляя за собой каньоны там, где гора не выдержала, а камни обрушились. Его обитель называют Сугебиде… или Галерея Змеи.
И только тогда он находит покой, уставший и утомлённый скукой. Но однажды что-то пробуждает его: знакомый запах, воспоминание о потерянной любви. Эренсуге выходит посмотреть.
Он знает, что это не сама Мари. Хотя она принадлежит богине, а люди помнят лишь её как мать богов, даже Эренсуге, знает, что она также была и моей. Но он не может удержаться, чтобы не выглянуть и не взглянуть на нее.