Кривич
Шрифт:
Горбыль присел на гальку пустого пляжа, еще теплую, не успевшую остыть. Искупаться охоты даже и в мыслях не было, сейчас весь этот морской бассейн только начинает нагреваться, постепенно, как аккумулятор, набирая при заряде тепло, каждый день. Бросил гальку в морской прибой, наблюдая, как пенится море у самого берега.
– Эй!
Сашка обернувшись, посмотрел по сторонам. Никого нигде не было. "Может, почудилось?"
И снова:
– Эй! К тебе обращаюсь, лысый.
– Что за черт? Вроде протрезвел. Ты где?
–
Сашка опирался рукой о гальку пляжа, глянул туда. У самой кисти стоял одетый в шаровары и нечто похожее шерстяную тунику бородатый мужичок, размером с сосновую шишку. Волосы на его голове были растрепаны, лицо выражало подобие гнева. Сашка пальцем попытался добраться до ушастого мальчиша-кибальчиша.
– Осторожно!
– Етическая сила! Ты откуда такой взялся?
– Оттуда, откуда и ты пришел. Давно это было. Я смотрю, лысый, ты тут самый главный.
– Ну?
– Так ответь, что с моими насельниками делать собрался?
– А тебе то, какое дело до них?
– А что на Руси уже не почитают домовых?
– Ага, так ты домашняя нежить?
– Сам ты нежить. Так че делать с моими будешь?
– Не бзди. Нормально все будет. Мы уйдем, они живы останутся.
– Не врешь?
– Зуб даю.
– Не понял. Это как?
– Ну, обещаю. Живы будут. Слушай, а ты классно по-нашему говоришь. Где выучился?
– Ну, ты дремучий. Я с Руси и есть. Предков моих насельников ромеи в рабство захватили, ну и я с ними переселился. Здесь и обосновались потом.
– Видел я домашнюю нежить, но она все ж побольше тебя будет. Что, в детстве болел?
– Сам ты боле-ел. Вырождаюсь я помаленьку на чужбине. Сам догадаться не мог?
– Ну, извини, у нас в школах по нежити домашней занятий не проводилось. Собак, кошек изучали, слонов там, тараканов, нежить - нет, что-то я такого не припомню.
– Сотник, сотни-ик!
– Позвали из деревни.
– Эйрик вернулся.
– Иду!
– Вставая на ноги, откликнулся Сашка.
– Эй, лысый, распорядись там, чтоб моих накормили. Дети ведь там тоже есть.
– Ладно, распоряжусь, покормят. Бывай.
– И городище не пожги, смотри. Они ведь на треть по крови русичи!
– Надоел ты мне, мужичок-с-ноготок. Не ровен час, не рассчитаю, да наступлю на тебя. Тьфу! Да не собирался я тут ничего поджигать.
Уже в спину, заглушаемый морским прибоем, до Сашкиного слуха донесся писклявый голос домового, в далекие времена не расставшегося со своими домочадцами и застрявшего на солнечном берегу Крыма:
– Верю тебе.
Навстречу Горбылю по тропе сбежал молодой ординарец.
– Что там?
– Балуй в дозоре ромеев споймал!
– Губы Эйрика, под едва пробивающейся светлой порослью, расплылись в улыбке, выказывая в темени вечерних сумерек ряд ровных, белых зубов.
Почти вся сотня отдыхала от перехода и дневных
– Добро! Сейчас глянем, что за ромеи в гости пожаловали. Да-а! Эйрик, накажи там нашему кашевару Туге, пусть сельчан местных накормит. Чего их голодом морить. Они оказывается наши земляки, только родились здесь, у моря.
– Ага.
Зайдя во двор, где располагалось жилище, в котором он квартировал, прошел к дому мимо больших глиняных сосудов, врытых в землю почти по самую горловину, местные хранили в них зерно и соленую рыбу. Тут же стояли амфоры с водой, пресная вода на полуострове была в дефиците. У самого входа Сашку встретили Балуй с Глумом и Бояном, которых сменила на посту очередная смена дежурного наряда.
– Связали и в хату внесли, - оповестил Балуй, поймав вопросительный взгляд сотника.
– Посмотрим.
Все вместе прошли в сложенный из камня дом, ступили на земляной пол, обмазанный глиной. Мимо плотных занавесей, которые разделяли жилища на комнаты, и из-за которых раздавался молодецкий храп отдыхающих воинов, прошли в помещение, где домочадцы принимали пищу. Перед столом с задвинутыми под него табуретами, лежали упакованные греки с кляпами во рту. Сашка, усевшись в единственное высокое кресло, место главы семейства, распорядился:
– Развяжи, что за разговоры со связаными. Усади их, вон, хоть на сундуки у стены.
– Это мы скоренько, батька.
Зажженные глиняные светильники, установленные на стол и прямо на пол, с налитым в них оливковым маслом, почти не чадили и не портили воздух в комнате, хорошо освещая ее, так, что Сашка мог детально разглядеть незваных гостей.
Оба пойманных представляли собой мужчин лет под сорок. Черноволосые, носатые, с подстриженными, ухоженными бородками, морщинами на лбу и лице, они были одеты в узкие брюки, заправленные в высокие, выше колен, сапожки. Рубахи - хитоны, у одного алого, у другого бирюзового цвета, свободно свисающие книзу. Оказав сопротивление, оба были слегка помяты, и рубахи на них были разорваны. Незнакомцы исподлобья смотрели на главаря пленивших их воинов.
– Ну, и кем будете, козыри дивные? Зачем к нам пожаловали, да еще втихаря?
Ответом Сашке была тирада на незнакомом ему языке. Дождавшись пока один из греков словесно иссякнет, Горбыль нахмурившись, кивнул ему. Повернувшись к Балую, молвил спокойным голосом:
– Ты знаешь, чувствую, мы от них ничего не добьемся. Нормального языка они не понимают. Что с интуристов взять? Переводчика возить с собой накладно. Остается только одно, в расход. Бери их обоих, Балуй, повесите вон на орехе перед домом. Завтра утром проснусь, выйду из дома, солнышко светит, птички поют, опять-таки, этих в петлях ветерок раскачивает. Красота-а! И сразу жить хочется. Короче, по-ве-сить. Забирайте их.