Кривич
Шрифт:
Следом из лаза выскочил Беляй. Пытаясь отдышаться, он таращил глаза по сторонам. Шум, слышавшийся из прохода, оповестил обоих, что на подходе Домаш, а вскоре большое тело силача протиснулось из дыры.
– Хы-ххы, хы-ххы, - тяжело дышал Домаш, он спиной откинулся на поверхность пляжа.
– Кто жив, все здесь!
– Как?
– Я кажу, что только мы трое и выжили. Все остальные лежат под завалом.
– С чего ты решил? Может это только ход обвалился, а хлопцы живы, на нижнем ярусе отсиживаются.
– Не-е. Если б только лаз обвалился, звук был бы другим,
– Ладно. Идем к реке, схоронимся в камышах, а завтра, как уйдут узкоглазые, наведаемся в крепость.
Обвалив, на всякий случай, отверстие лаза, прокрались к реке, лицами припали к воде, жадно глотая ее пересохшими глотками. Напившись, скрылись в камышах. Из оружия, у выживших бойцов остались засапожные ножи да лопата.
– 9-
Сашка шел по крепостной галерее, совершая ночной обход караула на стенах и башнях Гордеева погоста. С тех пор, как Николаич оставил его на "хозяйстве", спал по ночам плохо, а днем все равно занимался "текучкой". Для деятельного Горбыля, приказ майора, был как серпом по яйцам.
"Пойми Сашок, время сейчас такое, что не знаешь, с какой стороны тебя припечет сильнее. Я с дружиной к Курску уйду, гарнизону тамошнему на выручку, а у самого здесь, считай жопа голой остается. С тобой в крепости только две сотни бойцов кадрового состава останутся, да бабы с детворой, да старики, ну смерды с ближайших деревень подтянулись, так и то, молодняк со мной уйдет, а старики опять на твои плечи лягут. Семьи пришлых печенегов, в случае чего за стены заберешь. Вот и думай, кого я на такое воинство старшим поставить смогу? Только своего, проверенного, чтоб за тылы не беспокоиться".
Скрипя сердцем, Горбыль согласился отсиживаться в тылу. Да и то, может быть это и справедливо. Что отдых нужен любому, знают все, а он все девять лет как та затычка, что в каждую дырку суют! Только вот, с тех пор как ушла дружина, что-то не отдыхалось сотнику, мысли в голове вертелись схожие с предчувствием близкой беды.
Оказавшись на надвратной галерее южных ворот, вместе с караульными услышал хорошо доносившийся в ночи топот копыт по западной дороге. Прислушались.
– Нет, на наших печенегов не похоже. Да и чего им среди ночи вдали от своего стана гулять.
– А всадник то один скачет, - высказался один из караульных.
Лошадь за стенами перешла на шаг, силуэт прибывшего проявился у самых ворот. Небо, закрытое облаками, не позволяло рассмотреть одиночку. Снизу раздался едва знакомый голос.
– Впустите братцы, к боярину я с вестями.
– Подсвети факелами, - распорядился Горбыль.
Даже при свете факелов, толком ничего не разглядели.
– Ты кто?
– Ставр, я! Дружинник сотника Олеся. С заставы прискакал. Впустите, мне бы весть донести. Который день без сна и отдыха.
– Жди!
Через башню, по внутренней лестнице вышли к воротам. Закрепили факелы на стенах.
– Открывай, - Сашка вдел руку в ременные петли щита, вытащил саблю. Береженого, бог бережет.
Ушла в сторону верхняя щеколда, подняли металлический
Ставр устало сполз с лошади, охнул при соприкосновении ног с землей. Один из караульных поддержал лошадь за узду.
– Ставр, я. Мне бы к боярину, - лепетал парень.
– Нету боярина. В походе он. Узнаешь меня?
– Кто ж сотника Олексу не знает.
– Вот я за боярина остался. Говори, с чем прибыл.
– Так, это, кочевники узкоглазые, на печенегов совсем не похожи, через брод прошли. Заставу окружили, уже наверно на приступ пошли.
Ставр запинаясь, рассказывал все, о чем знал, что сам испытал в Диком поле.
– Сколько этих кочевников?
– Мыслю, тысячи.
– Значит, орда на наши земли пожаловала.
– Нам то, что делать сейчас?
– задал вопрос один из караульных.
– Ну, до рассвета часа два осталось. Народ поднимать, смысла большого нет. Да застава этих орлов, хоть слегка, а придержит. Погост поднимем с рассветом.
Сашка положил руку Ставру на плечо.
– Идем герой. Выспаться тебе нужно.
Остатки сожженной крепости, неподалеку от которой хан собрал верхушку своего воинства, розвальнями завалов ласкали взгляд, нет-нет, да и брошенный в ту сторону. Куренные, хмурясь, не поднимали прямого взгляда, не смотрели в глаза хану. Старейшины притихли, сами ждали, что скажет, куда хан повернет орду. Начало набега было победоносным. За день уничтожили форпост славян на переходе через пограничную реку, а радости победы небыло. Вот и выходило, что победа была, а радость украли погибшие в пожаре враги. Для племени, цена победы оказалась слишком высока.
Весь большой пятачок песчаной земли с примыкающими к нему тремя дорогами, на восход и закат, на полночь, был окружен непролазным для всадников лесом. Благодатная степь, степь кормилица кочевого народа, осталась за речкой, манила к себе. Через брошенный взгляд на полдень, заглядывала каждому в душу, звала:
– Вернись. Что ты забыл в землях поросших лесом, покрытых зеленым мхом болот? Чего ты хочешь от людей населяющих эти злые места? Вернись ко мне, дурашка. Здесь хорошо и привольно, здесь ты оставил семью!
Жажда наживы, обогащение за счет славянского племени, перекликаясь со степью, твердила:
– Ты воин, ты достоин быстро обогатиться, взять на копье все, что пожелаешь. Богатым, удачливым и сильным, ты вернешься в степь, и семья встретит тебя как героя, добытчика приносящего в дом благосостояние.
Тысячи воинов заполонивших временный стан и оставшихся после победы без добычи, пока не испытывающие голода, бросали в котлы, взятые с собой запасы тертого в муку сушеного мяса, расположились у костров. Многие прислушивались к разговору хана со старейшинами, но охранная сотня, вставшая в каре, не давала подойти к совещающимся на близкое расстояние.