Кривич
Шрифт:
– 13-
Еще не подъехав к основным силам противника, Олег с товарищами ощутили присутствие чужаков. По многострадальной территории южной Руси, враг прошелся огнем и мечом, словно браконьер с сетью по мелкому прудику. Сожженные городища, пустые деревни, на улицах которых лежали никем не захороненные тела смердов, в основном стариков и детей. Не слышно голосов скотины в хлевах, избы зияют пустыми глазницами оконных
Не привлекая к себе внимания, пропустили мимо два половецких разъезда. С запада, по Черниговскому шляху, степняки провели большой караван телег с награбленным добром. За доверху нагруженными повозками, тащились, еле переставляя уставшие за дорогу ноги, пленные русичи. Людей за связанные руки прицепили к длинным веревкам, закрепленным за задние борта телег. Лихие наездники, снующие взад, вперед вдоль дорожного поезда, плетьми подгоняли бредущих славян. Переговаривались, смеялись, радуясь добыче.
Сам стан, заставил кривичей крепко призадуматься. Такого скопления воинства они в своей жизни еще не видели. Издали, остановившись на лесной опушке, наблюдали, как спешенные степняки штурмуют высокие каменные стены города. По длинным, штурмовым лестницам, прикрываясь щитами, половцы, как муравьи, лезли вверх. Тучи стрел с обеих сторон, пожинают скорбный урожай. Идан указал на клубы дыма за городскими стенами.
– Тяжко приходится курянам. В городе горят постройки.
– Слишком много ворога собралось под стенами. Сдюжим ли мы?
– засомневался Велибор.
– Ничего, глаза боятся, руки делают. Так боярин всегда говорит, - вспомнил Ослябя.
– Судя по всему, города им сегодня не взять, - глядя на жалкие потуги половцев, преодолеть стену, констатировал Олег.
– Значит, дождемся, когда выдохнутся, да ближе к вечеру и сами начнем.
К концу подходил четвертый день осады Курска. С переменным успехом орда и дружина города вели сражение на стенах, неся невосполнимые потери. Никогда ранее, куряне не видели под стенами своего города столь огромного воинства. Сверху были хорошо видны конные потоки кочевников, заполонившие окрестности. Крики людей, ржание и топот копыт лошадей, растворили в себе все посторонние звуки. Даже при слабом ветерке от скопления кочевников, в сторону славян исходил чужеродный запах застарелого пота вперемешку с квашеным молоком, заставляя с нарастающей в сердцах тревогой оценивать силу врага, его количество и качественные показатели навыков и вооружения.
За те дни, что половцы похозяйничали по округе, городские посады, вынесенные далеко за стены укреплений, превратились в свежие головешки потухших кострищ. Все поля и огороды, вражья рать пустила под копыта табунов. Земля не скоро сможет родить хоть что-то на таких местах. На глаза многим женщинам наворачивались слезы, порушен уклад жизни, в стычках со степняками полегли отцы, мужья, их сыновья, и враг при этом не повержен, враг у ворот.
Воины русской дружины уже отбили десяток штурмов. Городские ворота устояли даже тогда, когда со стороны степи появившийся смерч, с невероятно огромной силой ударил в них, не осилив, рассыпался сухой пылью к их подножью, оставив после себя чутьли не барханы мусора.
Сегодня
– Уже который день я топчусь под стенами этого города. Я устал смотреть, как неумело и неслажено воины кошей, словно собаки пытаются вырвать друг у друга победу. И это происходит тогда, когда надо действовать сообща, а не тянуть кошму каждый на себя. Кама, я потерял надежду на то, что ты и твоя братия, сделаете что-либо путное в этом набеге. Вы смогли разрушить огорожу только мелких селений и городков. Так воины это сделают и без вас!
– Хочу напомнить, великий хан, что после пожара за городской стеной, урусы лишились большей части своих хлебных припасов, - окрысился на хана главный шаман орды, выказывавший спокойствие до той минуты, пока упреки не касались его самого.
– Ждать осталось недолго. Городская беднота оголодает, поднимет бунт. Урусы ничем не отличаются от других народов. Так уже было не раз.
– Ага! Как же! Ты знаешь, что эти племена не имеют рабов, они варвары. Все поголовно носят оружие, и самое главное умеют им владеть. Не будет ни какого бунта. Ты...
В шатер ввалился десятник из родового аила Баркута. С порога, со спешкой склонился, прижав к груди ладонь правой руки, пытаясь больше соблюсти ритуал, чем приклониться перед величием вождя.
– Хан! В твоем стане затеялась вооруженная потасовка. Курени что-то не поделили между собой. Уже есть убитые и раненые.
Только сейчас старейшины обратили внимание на шум за пологом шатра. Звуки сечи, звон сабель и выкрики на родном языке, подняли их на ноги, заставили первыми выбежать на вечерний простор, хан с шаманом смогли последовать за ними только в последних рядах.
Почти по всей площади, разместившей на себе половецкий воинский стан, в непосредственной близости от ханской ставки, шел настоящий бой. Потасовкой все это действие назвать можно было с большой натяжкой. Между кострами мелькали кипчаки из разных куреней и кошей, полосующие друг друга саблями, сцепившись в смертельном объятии, душили соплеменников руками, пинали ногами и втаптывали в пыль упавших.
Баркут с двумя десятками телохранителей призывая и ругаясь, грозя и требуя подчинения, метался в гуще обезумевших мужчин своего народа. Только одинокая фигура шамана, застывшая у ханской вежи, чужеродным столпом выделялась из картины всеобщего помешательства. В сотне шагов от себя, в лучах закатного солнца, старый поклонник степных богов разглядывал молодого уруса, белую одежду которого прикрывала тонкая кольчуга, два сабельных клинка на поясе его покоились в ножнах, а длинный локон волос слегка бередил теплый летний ветерок. Их взгляды встретились, и шаман понял, кто перед ним, почувствовал как на его немеющих руках и ногах повисли невидимые оковы.