Крокодил
Шрифт:
Величественные горы Мируа впереди теперь открывали им свои настоящие очертания и цвета. Фиолетовый цвет исчез, уступил место белизне известняковых скал; некоторые скалы были почти отвесные. Не только Хоири, но и многие другие в патруле были здесь впервые, и теперь они молча, изумленно глядели на причудливые скалы и гадали: что за диковинные существа живут там, внутри, в темных пещерах?
До чего же прекрасен, оказывается, лес, куда не ступала еще нога человека! Многим хотелось вернуться сюда потом и по-настоящему узнать красоты и тайны этих мест.
Но рука об руку с красотой шла и опасность. Снова и снова путь им преграждали
— Так вот. значит, отчего этот шум!— пробормотал Хоири.
Меравека, услышав эти слова, встревоженно на него посмотрел.
— Только ни на что не показывай,— прошептал он.
Хоири кивнул.
— Не буду. Я знаю, что в этих местах такой закон.
Перед ними с порогов низвергалась вода, неистовая, как любой горный поток, которому не терпится влиться поскорее в более широкую реку. Это и был знаменитый водопад, о котором Хоири столько слышал. Это здесь в давно прошедшие времена внезапно поднялась из земли стена и загородила воде путь, высушив русло реки отсюда до самого устья. Жителям Мовеаве, Хеатоаре, Саваивири и Топалы пришлось тогда, собирая рыбу, застрявшую в котловинах, поработать так, как они не работали никогда в жизни. И только потом поняли они самое страшное: брать воду для питья больше неоткуда.
— Как ты думаешь, то, что об этом рассказывают, правда? Думаешь, и на самом деле так было?
Меравека глядел на него с отчаяньем: ну как можно этому не верить?
— Какие еще доказательства тебе нужны? Погляди только на скалы справа и слева, вон они какие громадные. Разве это не остатки огромной стены, которая когда-то перегородила реку? Наш народ не знал, что ему делать. Но когда о том, что вода стала пленницей, узнали птицы, они все собрались и стали думать, как освободить воду и спасти людей. Сам орел, какаду, рогоклюв и все другие большие птицы одна за другой ударялись в стену, но никаких следов на ней от этого не оставалось — только кровь. Настала очередь зимородка. Большие птицы стали над ним смеяться, но он с быстротой молнии бросился на стену, пробил ее-насквозь и вылетел с этой стороны, а за ним тонкой струйкой потекла вода — никто глазам своим не поверил! Он так и стал летать то вверх по реке, то вниз, то вверх, то вниз: уж очень он был рад, ведь он сделал то, что всем остальным оказалось не под силу. И до сих пор можно видеть, как маленький зимородок носится по реке вверх-вниз — проверяет, не спала ли вода.
По ту сторону порогов еще никто никогда не бывал. Никто бы не посмел туда отправиться, даже если бы можно было перетащить туда лодки. Хоири думал: как хорошо, что не надо больше грести! Хвала господу за то, что он создал эти пороги. Хоть краем глаза увидеть бы сверкающие склоны гор, огромных крокодилов, которые не едят людей и понимают все, что им скажут, змей таких толстых, как будто их кормят три раза в день. Говорят, из спокойных вод за порогами поднимается множество островов и на островах этих цветут прекрасные цветы. Все это очень похоже на сад Эдема, о котором рассказывали на уроках слова божьего. Может, это часть того прекрасного сада, которую отдали им, темнокожим? Да, очень может быть,
В какое-нибудь другое время их жизни им, носильщикам, было бы странно, если бы они воспринимали все одинаково, но сейчас был один из редких случаев, когда всеми ими владело одинаковое чувство. Никто их не подгонял — они сами все до единого, гребя, отдавали сейчас последние силы, лишь бы поскорее вывести лодку из середины течения во внешний круг водоворота, где вода течет в том же направлении, куда они плыли. Под нависающими скалами эхом отдался единый громкий вздох облегчения.
На восточном берегу реки среди зелени резко выделялись белые стволы деревьев. Они выстроились вдоль берега как длинный ряд змей, ставших на хвосты, чтобы обсушить животы на солнце.
— Сержант!
— Да, сэр,— сказал Лату, вытягиваясь и щелкая каблуками.
— У гребцов ушло слишком много времени на то, чтобы сюда добраться. Надо наверстать упущенное. Распорядись, чтобы, до того как лягут спать, они все выгрузили и связали в узлы по одному на каждую пару носильщиков. Завтра чуть свет нам уже надо быть в дороге.
— Сэр, люди устали грести, им бы вообще было нужно передохнуть денек. Солнце вот-вот зайдет, сейчас им время готовить пищу, есть и ложиться спать.
— Не учи меня! Кто начальник патруля, я или ты? Еще хоть слово — и уж я позабочусь, чтобы тебя разжаловали!
Лату отдал честь, повернулся и пошел к носильщикам — те расчистили место на берегу и уже переносили туда из лодок груз. Так грубо с ним разговаривали не впервые. Лату дорожил тремя нашивками на рукавах своей формы: на то, чтобы получить каждую из них, у него уходило по пять с лишним лет. Одну нашивку отделяли от другой годы поведения, основанного на жизненном опыте и здравом смысле. Незрелому уму всегда более свойственно обращаться к угрозам, чем это свойственно уму искушенному.
После мокрого дерева лодок прыгающее пламя костров особенно радовало, оно согревало не только кожу, но и сердце. Люди жались к кострам, садясь спиною к огню. От усталости и голода у них не ворочались языки, поэтому разговаривали они мало. При мысли, что одна часть пути пройдена и теперь начнется другая, куда более трудная, неопытные зарывались лицом в колени. Глаза избегали смотреть на груды тюков, которые будут завтра качаться на шестак, раздавливая тебе плечо. Стоило сержанту показаться в отсветах костра, как со всех сторон на него устремлялись вопросительные взгляды.
Наверно, уже больше года миновало с тех пор, как сержант Лату проходил по этому же самому месту, но тогда был другой начальник патруля и другие носильщики. И настроение у него было тоже тогда другое. Казалось, что от бремени, тяготящего его душу, тяжелеют И его ноги. Ему нужно было время, чтобы решить, сказать людям о приказе мистера Смита или же не говорить пока ничего.
Старый сержант медленно прогуливался, опустив голову и сцепив за спиной руки, и, куда бы он ни повернул, его повсюду провожали взгляды темных усталых глаз. От возмущения он то и дело сплевывал — это помогало развеять тучи, сгустившиеся внутри него. В животе у сержанта было пусто. «Съем весь рис, какой дадут, до последнего зернышка,— думал он,— пусть даже в нем будет полно долгоносиков».