Кровь фюрера

Мид Глен

Если это действительно так, нужен план. План того, как туда попасть. Попасть в комнату. Чтобы услышать, что там будут говорить.

Убрав на столе, Эрнандес спустился на стоянку и поехал на Калле-Чили в гостиницу «Эксельсиор».

В вестибюле гостиницы было людно, роскошный дворец с великолепными коврами и темной деревянной мебелью считался лучшей гостиницей в городе. Однажды он провел здесь ночь — он понравился хорошенькой журналистке из американской газеты, и она пригласила его к себе в номер. Они здорово провели время, занимаясь любовью и наслаждаясь шампанским. А

обслуживающий персонал приносил им еду. К счастью, редакция газеты девушки щедро оплатила их расходы.

Эрнандес поднялся на лифте на второй этаж и без проблем нашел нужный номер. Он изучил расположение соседних номеров и номеров на всем этаже. А потом снова спустился в вестибюль и вышел к парковке. Его красный «бьюик» был припаркован в двадцати метрах от запасного выхода из гостиницы. Он обратил внимание и на эту дверь.

Было все еще жарко, и по пути домой он опустил стекла в машине и закурил, пытаясь что-нибудь придумать, разработать план. Царкин был ключом ко всему. Вот только Царкин был мертв, а именно он был единственной реальной зацепкой.

Зайдя в свою квартиру через двадцать минут, он услышал тихое жужжание кондиционера у окна. Сегодня утром он забыл его выключить. В комнате было прохладно, его разгоряченное тело начало расслабляться.

Окна квартиры выходили на городские кварталы, вид на южную окраину Асунсьона, где протекала река, был отличный. Руди здесь очень нравилось. Его холостяцкая квартирка была компактной, состояла из двух комнат. В гостиной стояла кушетка, где он спал, когда у него жила Эрика. Пройдя в кухню, он налил себе большой стакан скотча, добавил колотого льда, сел у открытого окна и стал наблюдать за лодками, курсирующими по Рио-Парагвай.

Иногда он ненавидел Асунсьон, а иногда любил его.

Он взглянул на фотографию матери и отца, висевшую на стене. И почему мать решила приехать в этот забытый Богом город? И все же здесь был его дом, здесь ему было лучше, чем на родине матери. Он за многое ненавидел этот город, но за многое и любил. Он ненавидел бедность и коррупцию и обожал девушек, солнце и дружелюбных метисов.

Руди быстро допил скотч и поставил стакан на стол. В комнате еще можно было уловить запах духов Эрики.

Он снова взглянул на фотографию. Улыбающийся темноволосый красавец отец и мать — хорошенькая блондинка нордического типа, но ее улыбка была несколько натянутой. Ей надо было больше улыбаться, его матушке. Но, с другой стороны, для этого не было причин. А вот в нем чувствовалась южная кровь. Он часто улыбался.

Он и сейчас улыбался, думая о номере в гостинице «Эксельсиор», и план возник у него в голове так легко и был настолько четким, что он сразу же снял трубку и набрал номер. Руки у него дрожали от возбуждения и страха.

Может быть, старая индианка на Калле-Эстелла была права. Возможно, Эрика действительно принесет ему удачу.

Он надеялся на это.

Потому что если это не так, то вполне возможно, что его ждет смерть.

Глава 5

РИЧМОНД,

СЮРРЕЙ, АНГЛИЯ. 24 НОЯБРЯ

В этот по-настоящему зимний день на тихой улице с домиками из красного кирпича в викторианском стиле не было прохожих, а маленький парк напротив был пуст.

Черное такси подъехало к дому № 21, Фолькманн расплатился и вышел. Небо было затянуто тучами, вот-вот должен был пойти снег. Было очень холодно. Он пошел по узкой дорожке к дому. За садом не ухаживали — сорняки разрослись между теперь голыми кустами роз.

Открыв дверь, Фолькманн зашел внутрь и услышал тихую музыку, доносящуюся из комнаты в дальней части дома. Он улыбнулся, узнав «Night and day» Коула Портера. Оставив сумку у двери, он прошел в маленькую гостиную. Открыв дверь, он увидел фотографии в серебряных рамках на каминной полке и безделушки на ореховом серванте, которые старушка собирала больше сорока лет. В кухне была включена плита фирмы «Глинуэд», она согревала все помещение. Вторая дверь в кухне была открыта, и когда он подошел к ней, музыка стала звучать громче.

Она сидела в комнате для отдыха у окна, склонив седую голову над роялем «Стейнвэй». На крышке из черного полированного дерева лежала трость с серебряным набалдашником. Женщина подняла голову, когда он заглянул в комнату, и, улыбнувшись, сняла очки.

— Я уже думала, что ты не приедешь.

Он тепло улыбнулся ей в ответ и, подойдя к ней, поцеловал в щеку.

— Боюсь, у нас всего два дня. Мне нужно вернуться до субботы.

Она коснулась его лица ладонью.

— Ничего страшного. Я все равно рада тебя видеть, Джозеф. Как долетел?

— Вылет самолета отложили на два часа. Давай пойдем в кухню, там теплее.

Он протянул ей трость и помог дойти до двери, поддерживая ее под руку. Женщина хромала.

— Мне удалось достать пару билетов в «Альберт» на сегодняшний вечер. Ты пойдешь?

— Сегодня? Но это же чудесно, Джозеф!

— Пер Каринни. Будет исполнять «Времена года». — Он улыбнулся. — Ну что, как самочувствие?

— Ты приехал, и стало лучше. Пойдем, попьем чаю, и ты расскажешь мне о Страсбурге.

Дом никогда не менялся, всегда оставался таким, как в его воспоминаниях: те же знакомые запахи, те же мир и спокойствие. Они обволакивали его, словно теплым одеялом. И всегда фоном звучала музыка. Было включено радио, негромко исполняли Баха.

Они сидели в кухне и пили чай. Она поставила у его чашки тарелку с печеньем, но он не прикоснулся к нему. У него вновь возникло чувство вины, мысль о том, что он оставляет ее одну в этом огромном старом доме, и ей приходится тут как-то существовать, передвигаться, опираясь на трость с серебряным набалдашником.

В этом году ей исполнялось шестьдесят пять, и каждый раз, проведывая мать, он вспоминал, какой она была раньше. Он взглянул на фотографию на стене над кухонной плитой: там была изображена она и его отец. Снимок сделали тридцать лет назад. Темные волосы обрамляли ее лицо, а она улыбалась в камеру. У нее на коленях сидел он, еще маленький мальчик, — вся семья на фоне коттеджа в Корнуолле.