Кровь фюрера
Шрифт:
— Но они же поймут, что с ним случилось, когда он не выйдет на связь?
— Конечно. Но они сумеют сложить два и два, так что будут благодарить нас. Они же знают, что это своего рода quid pro quo[25]. Мы могли ждать от них того же, если бы наши действовали, как Фельдер. Существуют неписаные правила, Джо, и Фельдер их нарушил.
Послышался резкий хруст, и лопата наткнулась на что-то твердое. Иван Мольке внезапно перестал копать и с ужасом уставился на землю.
— О Господи!
И
Побледнев, Мольке нагнулся и, надев перчатку, вытащил череп и поставил на землю рядом с ямой. А потом вытащил и второй. Он стал раскапывать землю рукой в перчатке — в земле лежали кости, останки двух тел, и Фолькманну показалось, что они пролежали там уже довольно долго. На затылке в обоих черепах зияли маленькие аккуратные отверстия. Мольке отвернулся. Его вырвало.
— Зарой это.
— Но…
Мольке отер рот тыльной стороной кисти.
— Выполняй. Прикрой это, мы похороним Фельдера в другом месте.
На лице Мольке выступил пот, и Фолькманн тогда подумал, насколько парадоксально то, что Мольке оставался спокойным, глядя на окровавленный труп Фельдера, а вид скелетов его потряс.
Когда они возвращались в город час спустя, Мольке всю дорогу молчал.
Пошел дождь, и в десяти минутах от Курфюрстендамм Иван Мольке остановился на автобане у заправки с кафе и выключил мотор.
— Давай выпьем.
Руки у Мольке тряслись. Фолькманн пошел за ним внутрь, и им удалось найти столик в тихом месте, вдалеке от групп шумных водителей грузовиков. Фолькманн заказал кофе, а Мольке — двойную порцию шнапса. Отвернувшись, он стал молча смотреть в окно на вялое утреннее движение по автобану. Когда официант ушел, Фолькманн посмотрел на своего коллегу. Старик уже одним глотком выпил половину своего шнапса. Мольке обернулся. Он явно думал о чем-то своем, слегка массируя шею.
— Что нам делать с обнаруженными останками?
Мольке тихо сказал:
— Ничего. Кем бы они ни были, они уже давно мертвы. Мне просто не хотелось, чтобы такая сволочь, как Фельдер, покоилась рядом с ними.
— Я не понимаю.
Мольке поднял голову.
— Тела лежат там со времен войны.
— Почему ты так думаешь?
— Джо, я родился в Берлине. И мой отец. Sicherheitsdienst [26] и СС вывозили людей в Грюневальд, где им всаживали пулю в затылок. Коммунистов. Социалистов. Евреев. Людей, которых им лень было отправлять в концлагеря или сажать в тюрьмы. Они просто вывозили их в лес и пристреливали. — Он задумался, поразившись совпадению, случившемуся по иронии судьбы. — Так же, как мы поступили с Фельдером. Вот только те люди не были такими сволочами. Они были обычными людьми.
— Откуда ты знаешь?
— Насчет
Фолькманн удивленно посмотрел на него.
— Он был евреем?
— Нет, он был социалистом. Ему удавалось прятаться до 44-го. А потом однажды ночью люди из Службы безопасности обыскали дом, где он прятался. Забрали не только его, но и тех, кто его прятал. Моего дядю, тетю, их двоих маленьких сыновей. Всех отвезли в Грюневальд, кроме отца — его отправили в концлагерь. Сначала в Равенсбрюк, а потом во Флоссенберг.
— Твой отец умер там?
Мольке покачал головой.
— Нет, он выжил. Он жил в Гамбурге, в доме для престарелых, пока не умер пять лет назад. Думаю, с Берлином у него было связано слишком много неприятных воспоминаний. — Отвернувшись, Мольке посмотрел в окно, на проезжавшие машины. — Когда он вернулся домой после войны, его ад оставался в нем. Ему все было безразлично. Флоссенберг его доконал. Он так и не стал прежним. Мама его бросила. Сказала, что не может жить с призраком. А ведь он и был призраком. — Мольке загрустил. — А знаешь, что странно? В тот день, когда он умер, один из эсэсовцев, служивший в концлагере в Флоссенберге, предстал пред судом в Мюнхене. Прошло пятнадцать лет, прежде чем его призвали к ответственности. Но так как у него был хороший адвокат, дело удалось спустить на тормозах. Тому эсэсовцу было уже под восемьдесят. Он убивал людей голыми руками, но присяжные пожалели его, ведь он был уже стариком и одной ногой стоял в могиле. Исполнение его приговора отложили. На год. — Мольке скрипнул зубами. — Через неделю после того, как я похоронил своего отца, в газете «Мюнхенер пост» я увидел фотографию этого эсэсовца — выходя из здания суда, он улыбался и махал рукой встречавшим его друзьям и близким. Не похоже было, что он при смерти. Мне хотелось всадить пулю в голову этому ублюдку. И знаешь, что сказал его адвокат? «Правосудие восторжествовало». — Мольке покачал головой. — Чем дольше я живу на свете, тем больше понимаю, что правосудия не существует. Настоящего правосудия. Знаешь библейское высказывание: «И воздастся вам по делам вашим!» Вот только не бывает так. Понимаешь, о чем я? — Мольке взглянул на Фолькманна. — А твой отец? Он жив, Джо?
— Да.
— Вы часто видитесь?
Фолькманн посмотрел в окно. Ему хотелось рассказать обо всем Мольке, но он медлил. Не сейчас. Не здесь. В другой раз.
— Конечно.
— Повезло тебе, Джо. Отцы нужны сыновьям так же, как и сыновья отцам.
Глава 22
От Франкфурта до Гамбурга путь неблизкий, Фолькманн был в дороге большую часть следующего дня.
Они расстались с Эрикой в десять утра, после того как она положила свой чемодан в белый «фольксваген», припаркованный у дома. Она отправилась в Страсбург.
Стояла морозная ясная погода. Фолькманн доехал по автобану до Касселя, потом свернул на дорогу до Ганновера и поехал мимо раскинувшейся ковром Люнебургской пустоши. В пять он проехал мост через Эльбу и направился на запад, к Нойштадту. Наконец он доехал до блестящей ленты Рипербана в районе Сан-Паули. Центр Гамбурга сиял, как рождественские декорации, везде мигали неоновые огни, и было полно покупателей.