Кровь и почва русской истории

Соловей Валерий Дмитриевич

Здесь к месту концептуализировать одну хорошо различимую особенность 1990-х гг. По точному замечанию известного московского политолога и острослова Михаила Малютина, преобладающим (не количественно, а ментально и культурно) типом околовластного человека на протяжении прошлого десятилетия в России был «хаот». Хотя с течением времени он сменил камуфляж демократического борца с «тоталитарным государством» и «партократией» на смокинг рафинированного последователя теорий Хайека, «чикагской школы» и «минимального государства», его разрушительная, социопатическая суть осталась прежней.

Это не камушек в огород

доморощенных либералов, которых сейчас не пинает только ленивый, а социопсихологическая закономерность: определенные типы властной и социальной практики вбирают определенные психологические типы. Хаос революции как магнитом притягивает к себе личностей с хаосом в душе и голове, социальных изгоев и психических девиантов. Яростные отечественные антикоммунисты - наследники «комиссаров в пыльных шлемах», причем не только в культурном и ментальном, но зачастую в самом что ни на есть прямом, генеалогическом отношении. Ведь многие душевные проблемы носят наследственный характер, а общность психических комплексов и проблем зачастую служит стержнем группообразования – подобное тянется к подобному. В нашем случае лучше сказать: бездна взывает к бездне…

В этом смысле появление нового доминирующего околовластного типа – «человека служивого» - индикатор перехода революции в новую (постреволюционную?) фазу. Психологическую и культурную основу путинского режима составляет общественная потребность в переходе от «бури и натиска» к иному – социально «устаканившемуся», психически спокойному и культурно консервативному жизненному модусу. Потребность эта в полной мере вызрела к концу 1990-х гг. Тем не менее, несмотря на формирование важных предпосылок «отвердения» новых институтов и форм жизни, вопрос о завершении революции, как я покажу дальше, остается открытым и дискуссионным.

Шестая черта русских революций характеризует их соотношение с международным контекстом. Другими словами, это вопрос о том, в какой степени в русских революциях взаимодействуют имманентная логика русской истории и внешние влияния, каково соотношение внутренних и внешних факторов революции.

Вообще внешний фактор играет для революций первостепенную роль. Современные теории революции единодушно называют международное давление со стороны более передовых государств одним из необходимых и достаточных условий возникновения революции[262].

Здесь стоит объяснить, что под международным давлением понимается не только откровенное или завуалированное внешнее вмешательство в виде военной угрозы, войны, интервенции. Хотя эти формы политики не исчерпали себя (примеры последнего времени: войны НАТО против Югославии и в Афганистане, американская война против Ирака, угроза войны против Ирана, Сирии и Северной Кореи), а их значение, вероятно, будет возрастать, международное давление носит преимущественно не прямой, а контекстуальный характер, осуществляясь посредством экономической конкуренции, через международную торговую сеть и деятельность транснациональных объединий, путем soft power, через международные организации, господствующую геокультуру и т.д.

Чтобы быть понятнее, приведу пример из нашего недавнего прошлого. На поле военной конкуренции Советский Союз был непобедим; даже войну в Афганистане

можно назвать бессмысленной, но не проигранной в военном отношении, в отличие от вьетнамской эпопеи США. Но Запад абсолютно обыграл нас в социокультурном плане: он выступал для советского человека воплощением потребительских стандартов, культурных моделей и жизнеобразующих ценностей. Десятки тысяч советских танков и артиллерийских систем оказались бессильны перед джинсами, рок-музыкой и жвачкой. Гонка вооружений была под силу советской экономике, не под силу ей было сочетание гонки вооружений с доминирующей потребностью увеличивающегося потребления, тем более что мы сами приняли западную систему координат, пообещав догнать и перегнать Запад в сфере потребления.

Разумеется, военная конкуренция и контекстуальные влияния всегда дополняют друг друга – подобно доброму и злому следователю, кнуту и прянику. Тем не менее, влияние Запада на русскую системную революцию рубежа XX и XXI вв. было преимущественно контекстуальным и опосредованным, а не прямым. Запад воздействовал на советское население и элиты как культурный и потребительский образец, как политическая норма, а не как военная и директивная сила. Да и зачем, собственно говоря, ему было вмешиваться, когда мы самоупоенно ломали собственную страну. В этом смысле последняя русская революция столь же глубоко национальна, что и Великая русская революция начала XX в.

Общая логика взаимодействия внутренних и внешних факторов в русских революциях следующая: внешнее влияние тем сильнее, чем плотнее и глубже Россия интегрирована в международный контекст, что в нашем случае тождественно включенности в капиталистическую систему. «Демократическая» Смута пропитана внешними влияниями несравненно сильнее, чем «красная», а та, в свою очередь, сильнее, чем первая русская Смута. Хотя в двух последних случаях международное давление приняло форму открытой вооруженной интервенции, сам факт столь грубого вмешательства указывал на относительно слабую включенность России в международный контекст – контекстуальные влияния просто не работали, да и диапазон их был ограничен.

Советский Союз, отгородившийся «железным занавесом» от Запада и претендовавший на глобальную альтернативу капитализму, был несравненно более современен, а потому - озападнен, чем старорежимная Российская империя и патриархальная Московия. Если в начале XX в. Запад оставался в подлинном смысле слова terra incognita для подавляющего большинства русского населения, то на его исходе он оказался конституирующим Другим «советского народа», ключевым элементом советской идентичности. 

В общем плане возможность решающего контекстуального влияния Запада на Россию была открыта ее интеграцией в мировой капитализм через социализм. Как убедительно показал А.И.Фурсов, социализм был диалектически необходим капитализму: опровергая его социально, идеологически и политически, он в то же время был един с ним субстанциально, составил исключительно важный функциональный элемент капиталистической мир-системы. Возникновение мирового социализма стало завершающим этапом капиталистического освоения мира[263].