Кровь и пот

Нурпеисов Абдижамил

Дверь осторожно отворилась и прикрылась. Пришла Кенжекей. Она запыхалась и смотрела на Тулеу тревожно.

— Где она? — шепотом спросил Тулеу.

Кенжекей не успела ответить, как дверь опять отворилась и в дом, поеживаясь, вошла Каракатын. Облизнувшись, она с преувеличенной учтивостью и смирением поздоровалась с Танирбергеном. Потом взглянула на Тулеу. Во всей фигуре ее, в лице, в губах и в глазах было такое злорадство, что Тулеу мигом сообразил: дело плохо.

— Э… уж не потерял ли ты чего

ненароком? — смиренно спросила Каракатын.

— Пошла отсюда! — прошипел Тулеу и показал кулак. — Катись отсюда!..

— Ах, дорогой, я к тебе по соседски… Хотела горем своим поделиться…

— Вон отсюда, сатана!..

— Представляешь? Я чуть не лопнула от горя, когда увидела, как твоя сестрица… эта бесстыжая девка, обнимается с джигитом…

— Что-о? Что она тут мелет?

— Ойбай-ау! Бывало, в сорок глаз глядят за девкой — и то не углядят. А вы ее совсем распустили.

Взбешенный Тулеу перестал стесняться мурзы.

— А какое твое собачье дело до моей сестры? — заорал он. — Ты что сюда лезешь?

— Дело… Какое дело? — несколько растерялась Каракатын, но тут же ободрилась. — Э, дорогой, теперь уж не у меня, а у тебя будет дело…

— Что еще за дело? — не понял Тулеу.

— А вот увидишь…

— Говори, ну!..

— И скажу! Побоюсь, что ли?

— Тьфу, чертовка! Говори! — заревел Тулеу.

— Я вот тоже вырастила девушку. Моя дочь была такая невинная, что…

— Го-го-го!.. — заржал вдруг Тулеу. — Твоя дочь… Сковорода немытая — вот кто твоя дочь! Нашла, с кем сравнить… Го-го-го…

— Сам ты сковорода, дурак паршивый! Моя дочь честная замуж вышла. А ваша девка…

— Заткнись, зараза!

— А вашу девку вы проморгали! Бабы твои только и знают, что обжираться. Вон, гляди, ряшки жиром заплыли, сидят — зады отращивают, а сестрица твоя — хвост дудой и ушла с беглецом этим, с каторжником…

— Что ты сказала, балда?

— Сам ты балда! Посмешище! Пес ленивый! Что и было стоящего у тебя в доме, так Айганша. И ту под носом у вас всех увел Еламан!

Тулеу вдруг побежал к печке, схватил кочергу. Жилы на висках у него вздулись. Калау, будто дремавший до сих пор в углу, пошарил возле стенки, нашел здоровую плеть и вскочил. Пинком растворив дверь, Тулеу выскочил на улицу. Мрачный Калау развинченной походкой вышел следом.

— Тулеу, постой! — закричал кто-то со стороны.

Братья остановились, оглянулись. К их дому подходила спешно кучка людей во главе с Иваном Курносым и Досом.

— Обожди, Тулеу, дело!

— Отстань!

— Да постойте вы!..

Братья, не оборачиваясь больше, зашагали к аулу Мунке.

— Назад! — раздался голос Танирбергена.

Братья остановились. Швырнув кочергу в пыль, Тулеу повернул к дому. Разочарованно вздохнув, поплелся назад Калау. Через минуту все сидели

перед Танирбергеном.

— Мурза, аул Мунке поднимает скандал, — докладывал Иван Курносый. — На глазах у всех поставили свои сети в заливе Кандыузек. Попробуйте, мол, прогоните, а?

Иван даже засопел от обиды.

Бледный Танирберген глазом не моргнул. Не до рыбаков ему было теперь. Он опомниться не мог от поступка Айганши. Крепко потерев лоб, он наконец сообразил, о чем говорит ему Иван, и повернулся к Досу.

— Что скажешь? — тихо спросил он.

Дос сперва смотрел в землю. Потом выпрямился, но глаза все равно прятал.

— Где Еламан, там всегда заварушка… — буркнул он.

— Тогда решай, — сказал Танирберген и погладил усы, пряча злую усмешку. — Море твое, и рыба твоя…

— Решать нечего. Отобрать сети, и все.

Танирберген помолчал, изучающе осматривая всех.

— Дос-ага прав, — сказал он. — Раз они решили вас грабить, вы не давайтесь! Соберите побольше народу. Пощады Мунке не давать!

Дос и Иван Курносый встали.

— Так мы пойдем… — коротко сказал Дос.

Танирберген кивнул. Потом поглядел пристально на Тулеу и Калау.

— Когда дойдет до дела, — внятно сказал он, — можете показать свою силу, любезные братцы.

Встал, потянулся и, будто совсем забыл про Айганшу, вышел. Через минуту братья услыхали стук копыт.

XVIII

Рыбаки Мунке встали рано. Никто не ждал распоряжений. Каждый молча занимал место в своей лодке. Все было как всегда, как каждое утро — стучали весла, скрипел песок под лодками, всплескивала вода. Только багров на этот раз взяли побольше да не слыхать было обычных шуток и смеха.

Утренний ветерок занимался вроде бы ровный. Но пугливый шелест и тревожная дрожь курака не сулили хорошего. Мунке с Еламаном переглянулись.

— Ну, джигиты, поспешим, — поторопил рыбаков Еламан. — Ветер поднимается…

Рыбаки, как и вчера, тотчас уселись в лодки по двое и стали выгребать к заливу Кандыузек. Еламан все поглядывал на берег. На берегу не видать было ни души. Тихо было и на промысле, не мелькали там платки баб, не слышалось голосов. И в море было пустынно. Кроме них, никто в море не вышел.

Еламан не знал, к добру это или к худу. Он томился, но, чтобы не напугать Мунке, нарочно заговорил о ветре:

— Ветерок-то опять крепчает…

— Ничего! — бодро отозвался Мунке. — Сети наши ведь в заливе, за камышом. Там тихо будет.

— Так-то оно так, да как бы нас еще до залива не прихватило — намучаемся.

Мунке не ответил. Некоторое время он осматривал берег и море, потом вдруг сказал:

— Что-то, кроме нас, никто не вышел в море, — и даже грести перестал, задержав весло в воздухе.